Жак-фаталист и его Хозяин

Хозяин. Помню… Ты в замке Дегланов, и старая поставщица Жанна велела своей юной дочери Денизе навещать тебя четыре раза в день и ухаживать за тобой. Но прежде чем продолжать, скажи мне, сохраняла ли до этого Дениза свою невинность?

Жак (покашливая). Думаю, что да.

Хозяин. А ты?

Жак. От моей и след простыл.

Хозяин. Значит, Дениза не была твоей первой любовью?

Жак. Почему?

Хозяин. Потому что невинность отдают той, которую любят, как бывают любимы той, которая вам свою отдает.

Жак. Иногда – да, иногда – нет.

Хозяин. А как ты свою потерял?

Жак. Я не терял ее, а, собственно говоря, сбыл.

Хозяин. Расскажи-ка мне про эту сделку.

Жак. Это будет первой главой из святого Луки, бесконечный ряд Genuit[49], начиная от первой и кончая Денизой.

Хозяин. Которая думала похитить у тебя невинность и не похитила?

Жак. И до Денизы – две соседки по хижине.

Хозяин. Которые думали сорвать твою невинность и не сорвали?

Жак. Нет.

Хозяин. Вдвоем проморгать одну невинность! Экая косолапость!

Жак. Вижу, сударь, по приподнятому правому уголку вашей губы и по сморщенной левой ноздре, что мне лучше добровольно исполнить ваше желание, чем заставлять себя просить; к тому же горло у меня еще больше разболелось, а продолжение моих любовных приключений будет длинным, и у меня хватит духу разве только на один или два рассказа.

Хозяин. Если бы Жак хотел доставить мне большое удовольствие…

Жак. То что бы он сделал?

Хозяин. Он начал бы с потери своей невинности. Знаешь, я всегда интересовался описанием этого великого события.

Жак. Разрешите узнать, почему?

Хозяин. Ибо из всех подобных актов только этот обладает известной остротой; остальные же являются плоскими и пошлыми повторениями. Я уверен, что из всех грехов хорошенькой парижанки духовник внимательно выслушивает только этот.

Жак. Ах, сударь, сударь, у вас извращенное воображение; боюсь, что на смертном одре дьявол явится вам с тем же атрибутом, с каким он явился к Феррагуту.[50]

Хозяин. Возможно. Но бьюсь об заклад, что тебя научила уму-разуму какая-нибудь распутная баба из твоей деревни?

Жак. Не бейтесь об заклад: проиграете.

Хозяин. Значит, служанка твоего священника?

Жак. Не бейтесь об заклад: снова проиграете.

Хозяин. В таком случае ее племянница?

Жак. Она отличалась сварливостью и ханжеством – два свойства, которые отлично сочетаются; но оба они не в моем вкусе.

Хозяин. На этот раз я, кажется, угадал.

Жак. Не думаю.

Хозяин. В один ярмарочный или базарный день…

Жак. Это не было ни в ярмарочный, ни в базарный день.

Хозяин… Ты отправился в город.

Жак. Я не отправлялся в город.

Хозяин. И свыше было предначертано, что ты повстречаешь в харчевне одну из этаких уступчивых особ и что ты напьешься…

Жак. Дело было натощак; а свыше было предначертано, что вы будете сегодня тратить силы на ложные догадки и приобретете недостаток, от которого меня отучили, а именно страсть к угадыванию – и всегда мимо. Таков, сударь, каким вы меня видите, я был однажды крещен.

Хозяин. Если ты намерен начать рассказ о потере невинности с момента твоего крещения, то мы не скоро дойдем до дела.

Жак. Итак, у меня были крестный и крестная. Дядюшка Черт, самый лучший тележник в деревне, имел сына. Черт-отец был моим крестным, Чертов сын – моим другом. В возрасте восемнадцати-девятнадцати лет мы оба влюбились одновременно в прехорошенькую портниху, по имени Жюстина. Она не слыла очень суровой, но вздумала почему-то поломаться и вот выбор ее пал на меня.

Хозяин. Это одно из тех женских чудачеств, в которых невозможно разобраться.

Жак. Все жилище моего крестного, тележника Черта, состояло из лавки и чердака. Его кровать помещалась в глубине лавки. Чертов сын, мой приятель, спал на чердаке, куда забирался с помощью лестницы, находившейся приблизительно на одинаковом расстоянии от постели отца и от входной двери.

Когда Черт, мой крестный, погружался в глубокий сон, Чертов сын, мой приятель, тихонько отворял дверь, и Жюстина поднималась на чердак по маленькой лестнице. На другое утро спозаранку, до пробуждения Черта-отца, Чертов сын спускался с чердака, отворял дверь, и Жюстина исчезала, как приходила.

Хозяин. Чтобы отправиться на какой-нибудь другой чердак, свой или чужой.

Жак. Почему бы и нет? Связь Чертова сына и Жюстины протекала довольно гладко, но ей суждено было прекратиться; так было предначертано свыше, и так оно случилось.

Хозяин. Ее прекратил отец?

Жак. Нет.

Хозяин. Мать?

Жак. Ее не было в живых.

Хозяин. Соперник?

Жак. Да нет же, черт возьми! Сударь, свыше предначертано, что вы не угомонитесь до конца своей жизни: вы будете угадывать, и, повторяю, каждый раз мимо.

Однажды под утро, когда друг мой Чертов сын, более утомленный, чем обычно, то ли работой предыдущего дня, то ли ночными удовольствиями, мирно почивал в объятиях Жюстины, у подножия лестницы раздался громовой голос:

«Черт! Черт! Проклятый лентяй! Уж благовестили к „Ангелу господню“; уже половина шестого, а он еще на чердаке! Не намерен ли ты прохлаждаться до полудня? Или мне слазить и спустить тебя оттуда скорей, чем бы тебе хотелось? Черт! Черт!»

«Что, батюшка?»