Жаклин

Джекки считала, что журналисты, являющиеся близкими друзьями семьи, не должны задавать Кеннеди трудные вопросы и давить на него. Однажды, находясь вместе с ним на телепрограмме «Лицом к нации», она положила записку на стол, за которым сидели знакомые журналисты. Она просила их не задавать ему коварных вопросов.

По настоянию мужа, ей приходилось беседовать с журналистами. Делая это, она с трудом скрывала свое снисходительное к ним отношение. Когда ее спросили, что она думает по поводу выборов, она ответила: «Мне не следует говорить о политике».

«Почему же нет?» — поинтересовалась одна женщина.

«Я не люблю говорить от имени моего мужа».

«Тогда говорите от своего имени».

«Почему вы все собрались здесь? — вдруг набросилась она на них. — Потому что я его жена. Мои мнения совпадают с его мнениями, но он выражает их лучше, чем я».

Когда у нее спросили, будет ли она продолжать свою колонку под названием «Жена президента участвует в кампании», Джекки сказала, что это будет зависеть от хода кампании.

У нее спросили, пишет ли кто-либо статьи за нее. На что она ответила, что не ставит свое имя под статьями, написанными другими.

«Будете ли вы ходить по магазинам без колготок или в брюках, если вашего мужа выберут президентом?» — спросила одна женщина, которая привыкла видеть Джекки небрежно одетой и разгуливающей по Джорджтауну босиком.

«Боже, конечно нет, — ответила Жаклин. — Я никогда не покидаю дом, пока не уверюсь, что я прилично одета».

Позднее, выслушав жалобы Джекки на репортеров и их грубые вопросы, одна ее подруга сказала: «Что ж, когда ты станешь первой леди, тебе уже не удастся охотиться на лис».

«Ты очень ошибаешься, — сказала на это Джекки. — Охотиться я никогда не перестану».

«Но тебе все же придется как-то ограничивать себя, не так ли?»

«О, несомненно, — отвечала будущая первая леди. — Я стану носить шляпы».

В конце предвыборного марафона она стала нервничать и выражать неуверенность в исходе кампании. Это раздражало ее мужа. Он был настолько уверен в своей победе над Никсоном, что за четыре месяца до выборов попросил Джекки подыскать пресс-секретаря для Белого дома.

В день выборов Джек и Джекки слетали в Бостон, чтобы проголосовать там, а потом вернулись в Хианнис Порт и наблюдали за развитием событий по телевизору. За завтраком Джекки сказала Артуру Шлезингеру-младшему:

«Я голосовала только за Джека. Нечасто доводится голосовать за своего мужа, который намерен стать президентом Соединенных Штатов, и я не хотела портить себе удовольствие, голосуя еще и за вице-президента».

Позднее Кеннеди пообедали с Билли Уолтоном и Беном и Тони Брэдли, а затем вместе с другими родственниками собрались в доме Бобби, чтобы следить за исходом голосований по телевизору. В три часа утра, когда усталый Никсон появился на экране рядом со своей утомленной и едва сдерживающей слезы женой, Джекки повернулась к мужу и сказала: «О, дорогой. Теперь ты президент».

Кеннеди покачал головой.

«Пока что нет», — сказал он.

Результаты голосования еще окончательно не подвели, но Кеннеди ушел спать.

В 1960 году Кеннеди — Джонсон победили только большинством в 118 550 голосов. Когда один репортер заметил, что Никсону не хватило всего лишь 24 000 голосов, чтобы попасть в Белый дом, Джо Кеннеди фыркнул: «А вы хотели, чтобы я потратил все деньги на победу с подавляющим количеством голосов, черт возьми?»

В то утро, пока Кеннеди играли в футбол, Джекки вышла из дома, надев плащ с зеленым вязаным воротником и туфли на низком каблуке. Она направилась на пляж, где хотела побыть одна. Агенты службы безопасности уже окружали дом Кеннеди, журналисты поздравляли Джекки.

«А вы уверены, что должны говорить все это мне? — спросила она. — Разве результаты уже известны?»

Когда ее заверили в том, что ее муж победил, она пошла мимо прибрежных домиков. Собравшиеся там фотографы приветствовали ее, она делала вид, что не замечает их, и отворачивалась, чтобы они не видели ее слез. Никто не понимал, каково быть первой леди страны.

Глава седьмая

Джекки пребывала в смятении и очень страдала, когда вернулась в Вашингтон. Атмосфера оживления, царившая в ее джорджтаунском доме, была ей, явно, в тягость. Она была на восьмом месяце беременности, а тут от нее требовалось стать первой леди со всеми вытекающими последствиями. Все это ужасало ее и угнетало до такой степени, что она плакала. Она гордилась победой мужа, но ей самой это не принесло радости. Она и так уже намучилась во время кампании, когда пресса критиковала ее за прически и за одежду, а ведь теперь вся ее жизнь будет на виду, каждый поступок будет комментироваться, каждое высказывание интерпретироваться журналистами. У нее больше не будет личной жизни, к которой она так стремилась.

«У меня такое ощущение, что я стала общественной собственностью, — говорила она. — Меня по-настоящему пугает то, что в тридцать один год я теряю себя как личность».