Жалитвослов

Горбатова знать ему приходилось. В глубине души он не верил, что какой-то зверь, пусть даже облако, смог забодать такого человека, как Горбатов. Ведь за два года, что пробыл Проторин дознатчиком в Воронцове, целых шесть раз выезжал он в Испол именно из-за того, что звонили и докладывали, что забодали механизатора Горбатова. Что до дела, то его Проторин годил заводить, мало ли что доносят, однако выезжал исправно. И приехав, всякий раз находил Горбатова в добром здравии и в сильном подпитии, а звонок был результатом не то розыгрыша, не то белой горячки. Он припомнил, что один раз даже позвонил сам Горбатов и испуганным голосом сообщил, что только что насмерть забодали механизатора Горбатова и что сделал это его собственный трактор.

Но на этот раз у Проторина были неоспоримые доказательства, что Горбатова таки забодали. Ему было жаль механизатора и страшно любопытно, кто это сделал. Может, жена? Она вполне могла того забодать, так уж ему говорили. Но почему же он решил, что смерти Горбатова надо было приключиться именно через забодание? Его могли, к примеру, переехать трактором, — смерть для механизатора почетная. Он мог допиться до околения, — смерть не менее почетная. В общем, Проторин не мог дождаться встречи со старостой, чтобы узнать все подробности.

Все эти дни шел дождь, а сейчас небо расчистилось. Газик, скрежеща, остановился на каком-то перекрестке. Асфальт здесь кончался. В две стороны вели одинаково немощеные дороги, страшные, зевающие выбоинами и озерцами воды, под которыми скрывались каверзные глубокие ямы. Летом и зимой, под толстым тулупом из пыли и снега, они выглядели по-другому, осанистее. Сейчас смотреть на них было как-то трогательно, как на чьи-то озябшие руки. Эти две трогательно весенние дороги вели: одна — в Испол, другая — в Реч. Проторин решился сойти здесь, тем более, что водитель, завидев состояние дорог, собрался поворачивать обратно: чего зря машину гробить. Проторин натянул сапоги, взял сумку и выбрался из машины. Газик взревел и запрыгал по ухабам дороги в Реч.

Проводив его глазами, Проторин вдруг заметил, что на перекрестке торчит некая длинная фигура, туго завернутая в заляпанную грязью черную пелерину. Это оказался испольский ветеринар Сквозцов, который тоже дожидался попутки и теперь тоскливо провожал глазами упрыгивающий в Реч газик. Дойдя до Сквозцова, Проторин пожал ему руку, спросил, как дела, и Сквозцов, худое бледное лицо которого сразу оживилось, принялся говорить, что у старосты корова заболела, а осмотр ничего не дает, потому как корова бодается. Проторин при этих словах вздрогнул и внимательно посмотрел на Сквозцова.

— Да что вы, Михаил Николаевич, — сказал тот. — Покойник к старостиной корове близко не подходил. Он ведь смертным боем боялся всего, что бодается. Фобия! — поднял он палец.

— Фобия, — повторил Проторин и с тайной надеждой спросил: — Будете другой машины дожидаться?

К его радости, Сквозцов уныло махнул рукой.

— Толку-то! Все утро стою. Решил вот махнуть в Реч, пока дороги окончательно не развезло. Туда лавка приехала, а в ней продается специальный молоток для лечения коров. Им так легонько тюкаешь ей меж рог, и она — здорова.

— Дорого стоит? — спросил Проторин, когда они уже шагали по дороге. — Молоток?

— А молоток-то не дорого, — отозвался Сквозцов, усердно перешагивая озерца воды. — Лечение дорогое, поэтапное, так ведь они мне еще за прошлый год задолжали. Контора и задолжала. А теперь, говорят, лечи в долг, деньги только к лету будут. Так я что? Решил молоток пока за свои деньги купить, а там видно будет.

— А заплатят?

— Так старостина ведь корова, — удивился Сквозцов. — Конечно, заплатят. Только об этом и говорят. Мания! — поднял он палец.

Идти было еще далеко. Над расхлябанной дорогой висело голубоватое, цвета весеннего ледка, небо с парой тонких белых росчерков, точно оставленных коньками-самолетами. Деревья стояли еще неодетые, и, словно пользуясь этой наготой, ветви их усеяли галки, неподвижные, будто замерзшие. Все вокруг словно ждало чего-то, одна грязь, живая и беспокойная, активно чавкала под ногами. Скоро Проторин выглядел так же, как Сквозцов.

— Ну, а на селе-то что слыхать? — спросил он замолкшего Сквозцова.

— Порядку нет, — сердито отозвался тот, борясь с жижей. — Посевная скоро, а единственного механизатора леший взял.

— Так то леший был? — задумчиво спросил Проторин. Сквозцов заметил его задумчивость и осекся.

— Леший — не леший, а похоронили третьего дня, — буркнул он.

Проторин остановился.

— Постой, Федор Иванович, — произнес он. — Как похоронили? А вскрытие?

Сквозцов самодовольно усмехнулся.

— Вскрыли, как положено, — ответил он. — Я и вскрывал.

— А где же заключение, Федор Иванович? — закричал Проторин.

— Заключение тут не надобно, — отрезал Сквозцов. — Все и так понятно. Печень расширена. Самого маленько градом побило — видно, сопротивлялся. Волосы не обожжены, молнией не било.

— Ну, а телесные повреждения? — допытывался Проторин.

Сквозцов покачал головой.

— Все-то вам, речским, телесные повреждения подавай. Причина смерти естественная. От испуга помер.