Жалкие создания

«... Мне нужно идти, Тайлер зовет меня. Сегодня мы снова совершим это... Если бы ты знал, дорогой дневник, как я скучаю по своим родным... но им лучше быть на расстоянии от меня, потому что от прежнего Дилана, возможно, что-то и осталось, но оно глубоко-глубоко прячется в тайнике души, чтобы Дом не обнаружил и не изничтожил последние остатки святого, заповедного света, которым он так любит питаться...»

Покончив с записями, я закрыл маленькую книжечку и с особой осторожностью положил ее под матрас. Еще несколько раз слышал, как Тайлер, чертыхаясь, нетерпеливо звал меня, и только после этого спустился вниз.

– Где тебя носит? – «радостно» встретил меня он.

– Собирал вещи, – сказал я.

– Какие к черту вещи, мы не в поход идем.

Я нахмурился.

– Перестань копаться в моем дневнике, Тайлер.

– Каком дневнике? У тебя есть дневник? – Его удивление, как бы он ни старался, не могло скрыть ухмылки на лице.

– Не делай вид, что ты не знаешь! Я обнаружил записи, которых не должно быть.

– Может быть ты их делал, просто не помнишь этого. Что, если у тебя раздвоение личности, Дилан? – с издевкой спросил Тайлер, не отрывая от меня внимательного взгляда. – Это опасная болезнь...

– Ты моя болезнь, других у меня нет, – не очень вежливо ответил я. – Пошли уже.

Он не стал со мной спорить – только пожал плечами – и мы вышли в город. В небе, безоблачном и ясном, ярко светило ненавистное солнце, ослепляя своими назойливыми лучами мне глаза. От него у меня тут же разболелась голова. Словно в приступе лихорадки, охватила мелкая дрожь. Я приподнял воротник пальто. Тайлер, бросив косой взгляд в мою сторону, усмехнулся.

– Ты уже забыл, как выглядит окружающий тебя мир? – проговорил он бодрым голосом. – Как пахнет свежий осенний воздух.

– Какая разница, что я помню, – просипел я сухими губами. – Тебе должно быть все равно.

– Это не правда, но мне нет смысла доказывать тебе в этом. Мы припозднились, поэтому тебе так плохо. Но ничего, я все устрою, как надо...

– Они не обращают на меня никакого внимания, – вырвалось у меня как-то подавлено, когда я стоял на асфальтной дорожке и смотрел, как люди проходят мимо, погруженные в свои мобильники или устройства, которые подобно черному жуку навознику победно восседали на их ушах; их рыбьи рты беспрерывно извергали из себя поток непереводимого, звенящего жужжания, который оглушал и вводил в ступор. На миг я потерялся. Что за... Рядом в костюмчике прошествовал жирный сом с важными усищами, взбивая плавниками в воздухе морскую пену. Расфуфыренный, раздутый до неприличных размеров еж, угрожающе поблескивая на солнце своими иглами, нагло проталкивался сквозь эту дикую, причудливую толпу гадов, проплывавшую мимо меня, словно я был аквалангистом где-то на океанической глубине. Это что еще за зоопарк!? Какое-то вавилонское столпотворение. Неужто на меня так подействовали колючие лучи дневного светила?

– Им плевать на тебя, – резко высказался Тайлер. – Им на всех плевать, над ними нависло отравляющее облако забот. Они не замечают этого. В погоне за счастьем, неудовлетворимыми ожиданиями и фантомными надеждами и дальше собственного носа ничего не увидят.

Я зажмурился, дабы отвести от себя страшное наваждение, но когда приоткрыл глаза, то резко отшатнулся, увидев перед собой упитанную, здоровенную, зеленую, дряблую морду, которая раздражительно что-то проквакала на непонятном мне жабьем языке и поплелась следом за остальными.

Мы просидели в баре около двух часов. Я тянул пиво, хотя на самом деле досконально изучал помещение и людей, что в нем находились. Здесь были и заядлые выпивохи, и просто одиночки, группа каких-то иностранцев, возможно, путешественников, и обычные серые труженики, любившие проводить тут время в часы свободные от какой-либо работы. Краем глаза я видел девушку, сидящую у стойки, которая время от времени поглядывала на меня, иногда наши взгляды соприкасались и тогда она спешила отвернуться, как будто стеснялась. Через несколько минут эта игра мне надоела и я решил подсесть к ней. У нее была оливковая кожа, грациозная шейка, яркое, живое лицо, служившее вдохновением для многих художников и поэтов, темные волосы. Она могла быть достойной неаполитанкой. Оперной певицей или знаменитой актрисой какого-нибудь столичного театра. Богиней музы для всего искусства.

Мы разговорились. Она скромно промурлыкала мне свое имя:

– Мила.

– Как очаровательно, – проворковал я в ответ и девушка смущенно зарделась.