Жалкие создания

– Тоже самое ты говорил про Аманду, а теперь про нее забыл. Где она? Дилан, где Аманда? Ты ее убил! А теперь Линда... Любовь не имеет никакого значения, ибо она также, как и ненависть и любое другое чувство, скоропреходящее. Если ты любишь всю жизнь, значит у тебя большие проблемы, парень. Но если эта любовь не взаимна, на что ты готов пойти? Люди обрекают себя на рабство собственным чувствам и чаще всего гибнут от них.

– Но я готов отдать за нее жизнь – разве это не имеет значения? Ты когда-нибудь любил?

Тайлер сухо засмеялся.

– Конечно, любил. Я был готов вырвать для нее свое сердце и другие органы, если потребуется. Она не бросила меня, не ушла к другому – она тоже безумно любила меня. Мы были вместе и даже, кажется, счастливы. А потом случилась болезнь и она умерла. После нее у меня было много других женщин, но ни с одной из них я не был так близок, как с той, которую забрала у меня смерть.

– Поэтому ты так ненавидишь любовь и считаешь ее бессмысленной? Ты злишься. Ты скучаешь по ней? Как ее звали?

– Я..., – Тайлер отрешено покачал головой, а затем с абсолютно равнодушной задумчивостью произнес: – Я не помню. Я знаю, что она была в жизни, знаю, что когда-то переживал это «возвышенное» чувство, но оно всего-лишь память, обрывки видений – больше ничего. Я ее просто забыл...

31

Я хотел встретиться с Линдой. Сообщить нечто важное. Это чувство захлестнуло меня настолько, что отработав дневную смену, вечером я направился в восточную часть города, где она жила. Я надеялся застать ее дома. Постучал в дверь, но никто не открыл мне. Несколько раз нажимал на звонок. Видимо, она еще в клинике. А может быть она пробудет там всю ночь. Мне необходимо было всего пару минут, только увидеть ее и сказать ей...

Солнце сильно припекало. Город раскаленный до красна (может быть дело в сияющем алом небе или ярко-красных отблесках солнца на рваных облаках, похожих на рассыпчатые кровавые комья снега) плавился на глазах и растекался; в кипящем багровом мареве дома за горизонтом словно пылали адским пламенем, открывая свободу для сюрреалистических, бросающих в дрожь, фантазий. Прямо какой-то сказочный апокалипсис.

Я решил сначала заскочить домой, принять душ и переодеться, а потом наведаться в больницу «Святого милосердия». Мне потребовалось не мало усилий, чтобы умерить пыл и заставить себя вернуться домой, ибо я так волновался, что почти что был готов отправиться в клинику сию секунду. Как глупо – эти переживания, словно я не успею вовремя и не найду ее там, она уйдет и больше я ее не увижу. Мы же разговаривали с ней сегодня утром по телефону.

Я вернулся в Мертвый дом. В сравнении с уличной духотой здесь было довольно прохладно, отчего я блаженно застонал. Однако задерживаться не стоило. Быстро прошел по коридору и завернул в гостиную. У задней стены в полумраке что-то лежало. Бесформенная груда чего-то непонятного. Приближаясь, я разглядел странную кучу, завернутую в пестрое тряпье. И только потом, присмотревшись получше, осознал, что Никак и был этой бесформенной кучей. Я не верил своим глазам. Его руки и ноги, вывернутые в неестественной позе, были переломаны и в крови. Из них торчали острые осколки костей. Туловище будто побывало под жестким прессом. Он выглядел так, как если бы кто-то с горячим упорством пытался компактно его сложить... так складывают в чемодан вещи, пришла на ум нелепая мысль. Как сломанная кукла, над которой всласть поиздевались злые дети, садистским образом выкручивая и отрывая части ее тела.

Голова покоилась в центре всего этого безобразия: мутные зрачки, раскрытый словно в немом крике ужаса рот. Половина лица была как будто разъедена кислотой. Это было уже не тело, нет, изуродованная мясная куча чего-то отдалено напоминающего человека. Под ним образовалась густая темная лужа.

«Боже, надеюсь он не мучился»

– Нет! – пронзительно вскричал я, не в силах оторваться от растерзанного трупа друга. – Нет! Как же это... Никак... за что?

«Беги! Уходи немедленно, – приказывал в голове голос. – Уноси отсюда ноги, пока не поздно! Дилан, он уже здесь»

Реальность поплыла перед глазами. Донесся приглушенный стук сапогов, мерно ступающих по ступеням. Некто показался в проходе гостиной, перекрывая мне путь отступления, и я утратил дар речи...

32

Это был невероятно высокий, узкоплечий мужчина в длинном сером плаще и в цилиндре, с большими, выпученными, водянисто-голубыми, выцветшими глазами и широко раздутыми ноздрями, которые при каждом выдохе со свистом выпускали воздух. Кожа туго обтягивала череп, чрезмерно худое, сухое, смуглое лицо изображали морщины. Вены на гипертрофированном лбу зловеще пульсировали, выстраиваясь в хитроумные узоры. Он напоминал какого-то шамана или африканского колдуна вуду... или фараона, пролежавшего тысячи лет в забальзамированном виде в саркофаге и только что вышедшего из этого состояния. Губы презрено сжаты в тонкую линию. Ворот плаща был поднят.

– Мистер Ранко? – потрясено вымолвил я.