Жалобная книга

– Как? Да вот так и будет, – пожимаю плечами, а сам некстати огорчаюсь, думаю, что надо было ей зубную щетку, что ли, купить в круглосуточном супермаркете, проезжали ведь мимо. – То, что ты пережила – не фантазия, не галлюцинация, а самая что ни на есть живая жизнь. Как это происходит, не знаю. Никто не знает. Известно лишь, что оно происходит. Этого вполне достаточно.

– Но ты обмолвился, есть некий нюанс…

– Есть.

Я, наконец, собираюсь с мыслями и выкладываю ей все как на духу. Давно пора было, но очень уж скользкий момент. Опасный. Любят неофиты на этом повороте истерику закатывать. Понятно почему.

А врать в таком деле нельзя.

– Видишь ли, как, – говорю, – обстоят дела. Он-то, конечно, проживет свою жизнь, этот дядечка. И все, что было с тобой, сбудется для него, это правда. Просто он… – черт, ну как сказать-то?! – мало что почувствует. Понимаешь?

Мотает головой. Что ж, по крайней мере, честно. Хуже, если бы сделала вид, будто все ясно.

– Все будет для него как под местным наркозом, – объясняю. – Не только и не столько физические ощущения, хотя и это тоже. Восприятие в целом притупится. Вместо того чтобы испытывать радость, человек будет думать: “Я радуюсь”. С другой стороны, в наихудшую минуту своей жизни – если, скажем, ребенок умрет – все тоже ограничится размышлениями на тему: “Кажется, я очень страдаю”. Вместо феерического оргазма будет лишь констатация факта: “Все в порядке, мне хорошо, кончаю”. Зато и боль будет лишь раздражать, но не мучить. Что мы действительно воруем, забираем себе, так это остроту восприятия. А мысли, события, люди, идеи и прочая незначительная мура, конечно, остаются хозяину.

– Если вспомнить, что на самом деле у человека нет ничего, кроме восприятия, выходит, мы забираем все, – строго говорит Варя.

– Именно так.

– И какой смысл им оставаться в живых? – почти равнодушно спрашивает она.

– А какой смысл оставаться в живых всем остальным?

Глядит на меня, хлопает глазами. И тогда я достаю из рукава козырный туз. Единственный стоящий аргумент.

– Мы забираем самое драгоценное, что есть у человека, это правда. Но имей в виду: эта драгоценность в большинстве случаев валяется в самом темном чулане, пыльная и грязная. Сколько усилий предпринимают люди, чтобы притупить свое восприятие, неужели это для тебя новость? Одни изо дня в день пьют пиво, другие раскладывают электронные пасьянсы, третьи мусолят романы, четвертых от телевизоров за ноги не оттащишь… Собственно, все эти ухищрения не обязательны: достаточно поменьше спать и побольше жрать, это тоже отлично работает… А потом удивляются: отчего в юности счастье и му ку ломтями резали а нынче тонким слоем мазать приходится на хлеб насущный? Куда ушла острота ощущений? Почему сердце больше не рвется на части по всякому пустяковому поводу? И одни вздыхают покорно: “Старею”, другие радуются: “Мудрее становлюсь, обретаю власть над эмоциями”. А самые лучшие понимают, что уже положены живьем во гроб, терять почти нечего, и идут вразнос, тело свое в первый попавшийся костер на растопку кинуть готовы, лишь бы обрести хоть на миг растраченное по пустякам сокровище… Другое дело, что оно не утрачено. Лежит себе в подвале – только отыщи, да пыль смахни. Но это, как ни странно, труднее всего. Сгореть много, много проще.

– Наверное, я знаю, о чем ты говоришь, – вздыхает Варя. – Я, как ты понимаешь, насмотрелась на таких, с погасшим, но беспокойным взором. Они ко мне часто заглядывают, а как ты думал?..

– Ни на секунду не сомневаюсь. Думаю, ты действительно понимаешь.

– Но все равно как-то нечестно получается. У всех остальных хоть какой-то минимальный шанс остается привести себя в чувство. Не знаю уж, как – ну, хоть йогой, что ли, заняться на старости лет, почему нет? А для этих, чью судьбу мы с тобой слизнем, выходит, все кончено? Без вариантов?

– В общем, да, – признаю. – Именно поэтому существует правило, которое запрещает нам отнимать жизнь у тех, кто на нее не жалуется. Пока человек не проклинает судьбу и не жалеет себя, он в безопасности. Никто из накхов не посмеет даже близко к нему подойти.

– “Накхов”, – Варя с явным удовольствием повторяет незнакомый термин. – Ты уже говорил это слово, да? Вчера. Я еще переспросила, а ты сказал: “ерунда, потом”… Что это означает?

– Да просто самоназвание такое, – пожимаю плечами. – Древнее, как сама традиция. Кто его придумал, понятия не имею. Никакого значения оно не имеет, но – да, понтовое словцо.

– Да, ничего себе. А форма женского рода имеется?

– Нет. А зачем? Мальчик, девочка – все это имеет какое-то значение, пока мы в своих собственных шкурах остаемся. Ты вот несколько лет пробыла мужчиной по имени Валентин Евгеньевич – и это только начало. Не самое приятное, да. Моя вина.