Жалобная книга

– Нiма за що, – кривляется, щурит и без того узкие глаза.

Мы оба знаем, что могли бы стать очень хорошими друзьями, если бы жили по-настоящему, а не имитировали жизнь в промежутках между увлекательными путешествиями по чужим будущим. Могли бы, да еще как. Если бы, да кабы.

Но без грибов во рту мы, пожалуй, как-нибудь обойдемся.

В половине одиннадцатого стали понемногу расходиться. Наблюдатель из чайной комнаты тоже ушел, так и не отважившись пересесть к нам поближе и завязать с кем-нибудь знакомство – а ведь как ему хотелось!..

Капа сперва удивилась: почему все так рано разбегаются? – потом поглядела на часы, всполошилась и принялась собираться. Варя прощалась с нею, как с обретенной после долгой разлуки сестричкой, даже телефон записала. Хорошо, что так вышло: если Юрка, в случае чего, станет для нее идеальным инструктором, то Капитолина – это гарантированная моральная поддержка. Задушевная подружка, которой не нужно ничего объяснять: сама все понимает. Куда больше, чем положено людям понимать друг о друге. Со старыми друзьями Вареньке теперь говорить особо не о чем, разве только, одну ложь на другую нанизывать, да греметь этим монистом в темноте под закрытыми веками. Непростой период; я бы и сам в свое время не отказался от дружеского плеча, а ведь у нее проблем куда больше, чем у меня в ту пору. В отличие от Вари, мне чертовски повезло с учителем. Ну, по крайней мере, я не был в него влюблен.

В том, собственно, и дело.

– Поехали? – спрашиваю.

– Как скажешь, – улыбается. – А мне теперь всегда можно сюда приходить?

– Конечно, – говорю. – Можно – всегда. А по субботним вечерам, пожалуй, даже нужно – в первое время. Ты еще не со всеми перезнакомилась. Ну и вообще такие встречи – они для нашего брата как поливитамины по весне.

– Похоже на то, да…

Мечтательная улыбка не покидает ее лицо. Напротив, укореняется там, обживается понемногу, словно бы решив остаться навсегда. Даже лютый холод, воцарившийся за время нашего отсутствия в машине, не властен над Вариными губами. Дрожит в своей пижонской курточке, скукоживается на ледяном сидении, но – улыбается. Щеночек Сфинкса. Такая хорошая, хоть плачь.

Дар речи Варя обрела минут через пять после того, как я включил печку.

– Наконец-то согрелась, – вздыхает, жмурясь от удовольствия. – Слушай, а так странно все у вас происходит! Со стороны посмотришь, не поймешь даже, что вы друг с другом знакомы. Я ведь думала, у вас настоящее собрание…

– Ага, – смеюсь, – профсоюзное. И протокол кто-нибудь пишет. “Слушали – постановили”.

– Ну уж, протокол! Нет, я думала, у вас какие-нибудь тайные масонские ритуалы… Ну, не масонские, конечно. Какие-то свои. Красивые и ужасные. Пока Капа не напомнила мне, что вам совсем не обязательно вслух разговаривать, я вообще не понимала, что происходит. Хотя сидеть там с вами все равно было приятно. Меня, получается, уже приняли? Или пока только поглядели?

– Что значит, “приняли”? Думаешь, это какая-то особая бюрократическая процедура? Все просто: если ты – одна из нас, можешь приходить и чувствовать, что оказалась среди своих, наконец-то. А если нет – что ж, тоже можешь приходить, просто в этом случае ничего не поймешь. Вообще не заметишь, что происходит нечто особенное. Как тот дядечка из чайной комнаты. Ему явно очень понравилась атмосфера в кафе, он теперь туда наверняка каждый вечер ходить станет. Но он ничего так и не понял. Да и что тут поймешь?..

– Странно все, – повторяет Варя. – Другое какое-то измерение. Иные люди, иные обычаи, иные способы быть вместе. Все не так, как в жизни.

– Вот это, – соглашаюсь, – правильно. – Действительно, не так, как в жизни . Мы, и правда, стоим где-то в стороне, спрятались в кустах, на обочине, глядим на дорогу, смотрим длинные, бессвязные сны о путниках, а сами не трогаемся с места. Думаю, с точки зрения стороннего наблюдателя – если предположить, что тут есть за чем наблюдать, – существование накха совершенно бессмысленно. Но – такая уж судьба. Вполне диковинная, не находишь?

– Нахожу. А потом снова теряю. И снова нахожу, – Варя все еще улыбается, но голос ее звучит вполне печально. – Слушай, – говорит вдруг, – все это как-то нечестно получается.

– Что именно – “нечестно”?!

Я, правда, не знаю, что и думать.

– По-хорошему, – объясняет она, – если бы я действительно была одной из “ваших”, я должна бы сейчас подпрыгивать от нетерпения и требовать: пошли на охоту! Разве не так?.. А я-то как раз думаю: хоть бы не нужно было сегодня чужими судьбами заниматься. Пожить бы немного этой вот, текущей жизнью, в которой вдруг наступила ночь, и ты везешь меня куда-то, скорее всего, к себе домой, в Бабушкино, а, в общем, все равно куда, лишь бы вез и – да, ты был прав! – лучше, чтобы эта поездка вообще никогда не закончилась… Но она закончится, понятно. И счетчик твой все тикает, да тикает, и время твое уходит впустую, пока ты со мною тут возишься. Мне нравится, что ты все же возишься, несмотря ни на что, но, в сущности, грустно это все.