Жалобная книга

– Ну как – кому? Даме в белом. Она-то как раз тобою исподтишка любовалась. Очень жалела, что ты не одна. Огорчилась, когда мы ушли, ругала себя, что не нашла предлог познакомиться. Ты, знаешь ли, совершенно в ее вкусе.

– Она что, по девочкам специализируется?

– Ну, если это можно назвать «специализацией», то да… Она, к слову сказать, теперь часто будет сюда заходить, тебя высматривать. Очень уж ты ее зацепила. Но ничего у вас не выйдет. То ли ты больше сюда не придешь, то ли просто не совпадете ни разу. Факт, что не выйдет, и слава богу…

– Не повести печальнее на свете, – усмехаюсь.

– Ничего, потом у нее заведется изумительная девочка, вылитая ты. Все у них будет очень, очень хорошо. Мне, по крайней мере, понравилось.

Я почему-то сижу как на иголках. Так, словно речь идет обо мне. Хотя, казалось бы, при чем тут я? Мало ли, кто на кого похож…

– Прости, – говорит рыжий. – Вот уж чего я точно не хотел, так это тебя обидеть. Хотел насмешить.

– А ты не обидел. Ты смутил.

– И этого я тоже не хотел, – вздыхает. – Только развеселить.

Я молчу, пока мы едем по Большой Дмитровке. И на Малой Дмитровке тоже помалкиваю. И на Садовом кольце не издаю ни звука, давлюсь невысказанными словами пополам с сигаретным дымом.

И только когда мы свернули наконец на проспект Мира и почти тут же остановились среди десятков таких же, как мы, наивных, приехавших сюда в надежде проскочить все грядущие вечерние пробки, меня прорвало.

– Слушай, – говорю, – ну ладно, дама в белом эта твоя от меня в восторге, и черт с нею… Но ты-то взрослый человек, сам говорил, на несколько сотен лет меня старше и о людях знаешь, надо думать, куда больше, чем мы сами о себе. И, надеюсь, понимаешь, что когда ты подошел ко мне в кафе, у меня вовсе не мистические эти твои штудии на уме были…

Запинаюсь, останавливаюсь, чтобы набрать воздуху в легкие, а сама – хорошо хоть сознание от ужаса и стыда не теряю. Ну вот что, что, интересно, я ему собираюсь говорить?!

Но рыжий великодушен. Он не дает мне продолжить, и за одно это я ему должна быть век благодарна.

– Понимаю, конечно.

Глядит мне в глаза, улыбается обезоруживающе.

– Если тебе действительно интересно, я целиком и полностью разделяю восторги дамы в белом. И, в общем, даже рад, что тебе зачем-то понадобилось выколотить из меня эту информацию.

Словно бы в награду за его благородное поведение, автомобили чудесным образом приходят в движение. Где-то далеко впереди на светофоре наконец зажегся зеленый огонек. И горел, не угасал, пока мы не переползли потихоньку этот воистину роковой перекресток. А дальше и вовсе распрекрасно оказалось. Пулей домчались до Рижской, немного потолкавшись там, снова вырвались на волю, пролетели мимо Алексеевской и встали только возле ВДНХ. На сей раз, кажется, основательно.

Я сижу тихонько как мышка, не то что слова сказать, пошевелиться не смею. Потому что никак не могу решить: хочу ли я продолжать этот разговор или ну его, хватит пока. И ведь сама не понимаю, чего боюсь. Просто предчувствую почему-то, что в финале этого романтического трепа не то тупик, не то и вовсе бездонная пропасть. Вот и надеюсь переждать, отмолчаться, оставить все как есть.

Не надо было мне этот разговор заводить, вот что.

Но мой товарищ по счастью-несчастью и без посторонней помощи возобновил беседу. Ему-то что, ему, надо думать, этот тупик-пропасть – дом родной. Он там и так сидит безвылазно, привык уже, небось…

– Я ведь говорил тебе уже утром, – вкрадчиво начинает он. – Есть вещи, которые имеют значение, и есть вещи, которые решительно никакого значения не имеют. Так вот. Все мои чувства, желания и, так сказать, симпатии относятся ко второй категории. Если бы я не увидел, что ты – одна из наших, я бы к тебе не подошел. Поглядел бы, полюбовался, да и забыл бы несколько минут спустя. Ни к чему заводить лишние знакомства и, тем более, романы, когда живешь от случая к случаю, пользуешься собственной судьбой как холостяцкой квартирой: поспать, переодеться, и дальше поскакать…

– Зачем ты мне все это говоришь?

Я правда не понимаю: зачем все эти сослагательные наклонения? Подошел бы, не подошел бы… Уже все случилось, уже подошел, влез в душу, на шею себе посадил, второй день меня за собой таскаешь. При чем тут «если бы»?

– Просто не люблю врать, – он пожимает плечами. – Ненавижу всякие недомолвки. Не хочу, чтобы мы с тобой друг для друга придумывали задние мысли. Все это ни к чему. Нам бы с передними разобраться… Нужно, чтобы ты знала: мы слеплены из одного теста, в этом все дело. И я влез в твою жизнь только по этой причине. Это тоже обязательное правило, но не для новичков, а для стреляных воробьев: помогать своим становиться на ноги и делать первые шаги.

– А потом? – спрашиваю, собственного голоса не слыша.

– А потом следует оставить человека в покое. Ну, или не оставлять, – он неожиданно мне подмигивает и улыбается до ушей. – Это уж как сложится. По обстоятельствам.

Молчим, курим, ползем еле-еле. Но все же не стоим на месте.

Все же не стоим.