Жалость

Еле держась на ногах, без единой мысли в голове Горемыка надела сухую одежду мальчишки и пошла на запах еды. Уже накормленная раз обильным завтраком, она достаточно пришла в себя и говорить могла, но не вспоминать. Когда спросили, как ее зовут, Близняшка прошептала: НЕТ, — поэтому она пожала плечами, раз навсегда найдя подходящий жест на замену тех сведений, которые не помнила или притворялась, что не помнит.
Где ты жила?
На корабле.
Да, но ведь не всегда же.
Всегда.
Где твои родители?
Пожатие плечами.
Кто еще был на корабле?
Чайки.
Кто из людей, милочка!
Опять плечи вверх.
Как звали капитана?
Плечи вверх.
Ну ладно, а как ты выбралась на землю?
Русалки… В смысле, киты вынесли.
Вот тогда жена пильщика и придумала ей прозвище. На следующий день дала балахон из мешковины, чистый чепец — прикрыть невероятные, чем-то даже пугающие лохмы — и велела пасти гусей. Разбрасывать им зерно, сопровождать к воде и следить, чтобы не разбредались. Босые ноги Горемыки намучились, борясь с земной тяжестью: после шаткой палубы неподатливая земля будто давила снизу. В первый день у пруда она так часто запиналась и падала, что, когда на двух гусят напала собака и начался тарарам, она так и не смогла вновь собрать стадо воедино. На этом посту продержалась несколько дней, но потом хозяйка развела руками и приставила ее к более простому делу чистки и уборки; впрочем, она и тут справлялась еле-еле. Но поучение негодной служанки оказалось радостью куда большей, нежели может дать само по себе хорошо исполненное ею задание, и жена пильщика со всевозможным рвением обрушивала на нее попреки за каждый невыметенный угол, неумело разводимый огонь в очаге, нечисто вымытый горшок, без прилежания прополотую грядку в огороде или плохо ощипанную птицу. И Горемыка сосредоточилась на том, чтобы появляться лишь к трапезе, а в остальное время усовершала в себе искусство исчезать, бегая с Близняшкой, игры с которой заводила как между, так и вместо уроков по хозяйству. Временами у нее появлялись и другие тайные спутники, но никто не шел в сравнение с Близняшкой, которая была ее охраной, ее утешительницей и вожатой.
О крови жена лесопилыцика сказала, что это кровь месячная, общее терзание всех женщин, и Горемыка верила, пока не прошел следующий месяц, а потом еще и еще, а кровь больше не показывалась. Она обговорила это дело с Близняшкой: не есть ли это, напротив, результат выходки, произошедшей при участии обоих братьев за штабелем досок. Боль-то была хотя и между ног, но шла как бы извне, а не изнутри, как, по словам жены пильщика, было бы естественно. Эта боль все еще не прошла, когда пильщик сговаривался с Хозяином, чтобы тот забрал девчонку — на том основании, что против нее, будто бы, жена возражает.
Хозяин спросил: