Жан Баруа

Доктор опускает голову. Он едва слушает. При свете лампы он вдруг обращает внимание на руку, которую безотчетно гладит - тяжелую, натруженную и рыхлую руку с искривленными пальцами, всю в веснушках. Далекие видения детских лет неожиданно встают перед ним, он трогает обручальное кольцо матери, стершееся, готовое лопнуть, которое распухший сустав не выпустит из плена до самого конца... И, быть может впервые в жизни чувствуя, что его охватывает слабость, желание заплакать, бежать, скрыться от чего-то неумолимого, он подносит к губам эту старческую, до неузнаваемости обезображенную руку, которую он все же узнал бы среди тысячи других.

Г-жа Баруа в смущении высвобождает руку.

Г-жа Баруа (резко). К тому же Жан пошел в нашу породу... Ведь он вылитый отец! Все это говорят! В нем нет ничего от матери...

Молчание.

Доктор (мрачно, как бы говоря с собой). Всю зиму я был так занят... (Вспоминает, что не ответил матери. С нежностью поворачивается к ней.) Профессия в этих случаях жестокая вещь, мама... В нескольких часах езды от Парижа живет мой больной сын... А я трачу все свое время, час за часом, чтобы лечить других... Каждый раз, когда я записываю вызов, я думаю о листке блокнота, который нельзя оставить незаполненным... Ах! Если б я мог все бросить, переехать сюда, жить рядом с ним, рядом с вами обоими!.. (Отрывисто.) Нет, не могу. Это невозможно. (Снимает пенсне, протирает стекла, задумывается, решительным жестом снова надевает его. Говорит резко, повелительно - теперь он только врач.) Нужно неусыпное наблюдение, днем и ночью надо упорно бороться с болезнью...

Г-жа Баруа недоверчиво качает головой.

Доктор разом замолкает; окидывает мать быстрым взглядом. Мгновенное замешательство, как во время операции, когда ему приходится внезапно менять план действий. Затем взгляд его опять становится острым, пристальным - он принял новое решение.

Долгое молчание.

II

Неделю спустя. Воскресное утро.

Доктор (входя в комнату Жана). Здравствуй, малыш! Ну, как мы себя чувствуем? Такое чудесное солнце, а у тебя закрыто окно! (Берет ребенка за руки, притягивает к себе и поворачивает лицом к свету.) Язык.. Так... Ты хорошо спал эту неделю? Не очень? Ворочаешься в постели? Ночью просыпаешься, оттого что тебе жарко? А? (Треплет его по щеке.) Разденься, я тебя выслушаю.

Жан - бледный мальчик лет двенадцати.

Черты лица тонкие, невыразительные. Только глаза - ласковые, задумчивые и печальные - обращают на себя внимание.

Худенькое тело; сквозь тонкую кожу проступают ребра.

Доктор. Хорошо... А теперь прислонись спиной к стене, как в прошлый раз, руки опусти... Голову выше, открой рот... Так, так. (Снимает пенсне.) Дыши глубоко и ровно... Еще...

Выслушивает мальчика. Лицо его напряжено, веки вздрагивают.

Отец встревожен, близорукий взгляд и сосредоточенность как бы отделяют его от окружающего мира. Ребенок беззаботно зевает, смотрит в потолок.

Доктор снова необыкновенно долго выслушивает его.

(Обычным голосом.) Хорошо, мой мальчик, можешь одеться... (Ласково улыбается ему.) А теперь я вот что тебе предложу: мы вместе пойдем в сад и там на солнышке поговорим, пока бабушка не возвратилась с обедни. Ладно?

Жан. Бабушка, наверное, еще не ушла. (Робко.) Сегодня троицын день... Папа... Я хотел бы...

Доктор (мягко). Нет, малыш, это было бы неосторожно. На улице жарко, а в церкви прохладно.

Жан. Это так близко...

Доктор. И потом, я должен уехать в три часа в Париж. Вечером мне надо быть у больного... А мне бы хотелось посидеть с тобой. (Меняя тон.) Нам надо серьезно, очень серьезно поговорить. Слышишь, Жан?.. (Молчание.) Пойдем.

Старый дом Баруа в верхней части города.

Задняя стена здания примыкает к колокольне, подпирая церковь; два низких флигеля, покрытые черепицей, тянутся по направлению к улице; их соединяет глухая стена с широкими воротами.

Во дворе разбит сад. Днем звон колоколов врывается в звонкий колодец двора, наполняет его, сотрясая стены дома.

Доктор ведет Жана в беседку, увитую диким виноградом.

Доктор (с наигранной беззаботностью). Садись же, садись... Здесь так хорошо...

Жан (готов заплакать, сам не зная почему) Да, папа.

Лицо доктора становится серьезным, словно он принимает больного: меж бровей залегает складка, он смотрит строго и испытующе.

Доктор (твердо). Вот что я хотел тебе сказать, Жан, в двух словах: ты болен...

Молчание. Жан не двигается.

Доктор. Ты болен, и серьезнее, чем думаешь. (Снова молчание. Доктор пристально смотрит на мальчика.) Я хотел, чтобы ты об этом знал, потому что, если ты сам не будешь постоянно заботиться о своем здоровье, твое состояние может ухудшиться... резко ухудшиться...

Жан (удерживая слезы). Значит... Мне не лучше?

Доктор качает головой.

Жан. Но мы ведь ездили в Лурд... (Немного подумав.) Может, это еще незаметно?..

Доктор. Помог тебе Лурд или нет, не знаю. Я вижу только одно: сейчас ты серьезно болен.

Жан (с робкой улыбкой), А что со мной?