Жан Кальвин. Его жизнь и реформаторская деятельность

В 1536 году в Базеле появилось первое издание “Христианской институции”; это был небольшой том страниц в 500 in octavo. С тех пор одно издание следовало за другим, и каждый раз объем книги все увеличивался. Это был главный, любимый труд реформатора, к которому он постоянно возвращался, отделывая детали, усиливая доказательства и пополняя пропуски. В первом издании “Христианская институция” состояла всего лишь из шести глав; последнее (6-е, при жизни реформатора) издание 1559 года состояло уже из четырех книг, подразделявшихся на 80 глав. За каждым латинским изданием обыкновенно следовал его французский перевод. Но, несмотря на эти переработки, основные идеи “Христианской институции” остаются одинаковыми во всех изданиях. Двадцатишестилетний автор исповедовал те же принципы, которые защищал до конца своей жизни.

“Христианская институция”, бесспорно, была самым выдающимся произведением эпохи Реформации. Мысль изложить в стройном систематическом порядке основные начала протестантизма являлась уже и до Кальвина. Были и попытки этого рода – таковы, например, “Loci communes” Меланхтона (1521), “Commentarius de vera et falsa religione” Цвингли (1525), катехизис Фареля, но все эти произведения делали еще ощутительнее недостаток такого труда, который представлял бы цельное и законченное изложение протестантской теологии. Появление “Institutio religionis Christianae” составляет поэтому эпоху в истории. С тех пор приверженцы реформы могли выставить свою ясную, отчетливую формулу веры и в борьбе с католицизмом, сильным своей стройной организацией, опереться на организацию не менее стройную и законченную.

Рассмотрим же в главных чертах это учение в том законченном виде, в каком оно является в последнем издании “Христианской институции”.

Для биографа Кальвина сочинение это представляет двоякую ценность – не только как программа деятельности, которой он неуклонно следовал всю жизнь, но и потому, что в этом сочинении, точно в зеркале, отражается сам характер, склад ума реформатора. Действительно, его ясный, светлый ум, его беспощадная логика не знают середины, не признают полумер: то, что у его предшественников является только намеченным, у него развивается до последних логических выводов. Кальвин не входит ни в какие сделки с преданием. Без страха, без сожаления он разрушает все старое и на его обломках воздвигает гордое здание своего учения, величественное и мрачное по своей смелости и неумолимой последовательности.

Если сравнить системы двух реформаторов – германского и женевского, то роль, которую играет в каждой из них личный характер и условия развития их творцов, становится еще заметнее. Лютер провел значительную часть своей жизни на службе католической церкви и проникся ее духом, от которого не может отрешиться и впоследствии. Кальвин, развитие которого совершалось уже под влиянием новых веяний, никогда, собственно, не был вполне убежденным католиком. То, что удерживало его так долго в старой церкви, было не столько твердое убеждение, сколько врожденная любовь к порядку, которая заставляла его видеть в единстве и образцовой иерархии католической церкви единственный идеальный, Богом установленный порядок вещей. Раз отрешившись от этого взгляда, он уже не останавливается на полдороге – он круто и бесповоротно порывает с прошлым и становится непримиримым антагонистом католической церкви. Лютер отступает от церковной традиции лишь настолько, насколько его вынуждает к этому буква Писания. Он признал бы даже и папу, если б тот не мешал ему проповедовать. Кальвин гораздо радикальнее. Он признает только один безусловный авторитет – Св. Писание. По его мнению, Бог раз и навсегда выразил свою волю в Св. Писании, и вся жизнь человечества – не только религиозная и нравственная, но политическое и церковное устройство – должна быть строго согласована с буквой этого закона. Церковная традиция для него пустой звук. Отцы церкви имеют значение лишь в той степени, в какой их учение соответствует прямому смыслу Писания, и в полемике с ними реформатор часто позволяет себе самые пренебрежительные выражения. Не менее решительно, чем церковное предание, он отвергает и помощь человеческого разума. “Лучше невежество верующего, чем дерзость мудрствующего” – таков отныне девиз недавнего гуманиста. Христианство в его учении становится, таким образом, “религией книги”, неизменным и неподвижным, как ислам, раз навсегда заключенным в тесные рамки Св. Писания. Недоступное никаким влияниям истории и философии, сковывающее всякое развитие форм общественной и религиозной жизни, оно, как мы уже сказали, служит верным отражением жизни и характера самого реформатора, который, раз выяснив себе свою программу, ни в чем не отступал от нее до конца жизни.