Жан Кальвин. Его жизнь и реформаторская деятельность

Но еще более отталкивающе, чем содержание, действует на современного читателя сама форма сочинения, тон, который автор принимает в отношении своих противников. Кальвин считает свое учение единственно верным пониманием христианства, убежденный в своей непогрешимости, он всех своих противников считает врагами божественной истины, орудиями сатаны, злостными богохульниками. Все сочинение отличается страстным полемическим тоном. Нет наказания, которое казалось бы ему достаточно строгим для людей, не признающих божественного слова, истинным глашатаем которого он считает себя; нет брани, достаточно сильной для них. “Нечестивые собаки”, “шипящие змеи”, “дикие звери” и т. п. – вот обычные эпитеты, которыми он награждает своих противников, не стесняясь употреблять их даже в отношении людей безупречной нравственности.

Но как ни неприятно поражает нас это отсутствие христианской терпимости и кротости в этом проповеднике “истинного” христианства, мы не должны забывать духа той эпохи, когда он выступил на арену борьбы. Эта резкость тона, эта несдержанность выражений была вполне в духе времени, и Лютер был так же нетерпим в своей полемике, как и Кальвин. Несмотря на свои недостатки, “Христианская институция” произвела фурор в тогдашнем реформационном мире. Кальвин не писал для массы, он не обладал популярным красноречием Лютера; его сочинения, отличавшиеся строгой логичностью и убедительностью, распространялись лишь в среде образованных классов. И в этих кругах общества успех “Христианской институции” был необыкновенный. Не только протестанты, но и католики поняли, какую могущественную опору первые приобрели в этом произведении молодого писателя. Католический писатель Флоримон де Ремон называет его не иначе, как “Кораном, Талмудом ереси, главнейшей причиной наших бедствий”, и ненависть, с которою католические писатели всех времен обрушиваются на это важнейшее произведение реформационного гения, служит лучшим доказательством того вреда, которое оно нанесло католицизму.

Не менее поразительным, чем необыкновенная ясность и выдержанность системы в “Христианской институции”, чем громадная начитанность ее автора, является самый язык книги. В этом отношении даже самые ожесточенные противники Кальвина отдают ему полную справедливость. “Слог Кальвина ясен, прост, изящен, остроумен, отличается разнообразием форм и тона” – вот качества, признаваемые единогласно как за латинским, так и за французским изданием. Но относительно французского языка Кальвину принадлежит еще другая заслуга. Подобно немецкому переводу Библии Лютера, французский перевод “Институции” представляет первый образцовый памятник французской прозы. До тех пор ученые сочинения писались почти исключительно на латинском языке. Кальвину приходилось часто создавать новые формы языка, изобретать новые обороты, и он справился с этой задачей блестящим образом. Некоторые части его сочинения, особенно те, где он говорит о величии Св. Писания, о значении молитв, производят глубокое впечатление – их ставят наряду с лучшими страницами Паскаля и Боссюэта. Но самое блестящее место в его сочинении представляет знаменитое посвящение Франциску I, в котором автор с пламенным красноречием берет под свою защиту своих оклеветанных единоверцев.

Выпуская в свет свое произведение, Кальвин, конечно, и не подозревал, что ему придется когда-нибудь самому осуществлять на практике свои идеи. После своего неудачного дебюта в Париже он решил лишь пером вести пропаганду нового учения. В Базеле он жил так уединенно, что даже близкие знакомые не знали про его планы и никто из окружающих не подозревал в этом молодом скромном ученом автора только что вышедшего и наделавшего столько шума произведения.

Впрочем, чтобы избежать возможного открытия своего авторства, Кальвин решается даже на время уехать из Базеля. Весною 1536 года он появляется в Ферраре, при дворе герцогини Феррарской – Ренэ, дочери французского короля Людовика XII. Подобно Маргарите Наваррской, молодая, необыкновенно образованная герцогиня уже и раньше высказывала сочувствие новым идеям. Приезд Кальвина окончательно склонил ее в пользу реформации; ему удалось также обратить и некоторых придворных, но происки инквизиции скоро положили предел этим успехам. “Я увидел Италию лишь затем, чтобы опять покинуть ее”, – говорил он с сожалением. С тех пор между Кальвином и герцогиней Феррарской завязывается оживленная переписка, которая не прекращается до самой его смерти.

Из Италии Кальвин еще раз отправляется в свой родной город, где окончательно приводит в порядок свои домашние дела, и отсюда думает пробраться в Базель, чтобы поселиться в нем навсегда. Но в это время, по случаю войны, пройти через Лотарингию было невозможно. Пришлось сделать обход на Савойю, и таким образом Кальвин проездом попал в Женеву.

Глава IV. Женева до Кальвина