Жан Кальвин. Его жизнь и реформаторская деятельность

Но и эти идеи умеренной церковной оппозиции занимали его далеко не всецело. Мучительное тревожное состояние, в которое повергали его занятия теологией, побуждало его еще сильнее искать успокоения в гуманитарных науках. Покончив с юриспруденцией, после смерти отца, Кальвин решается посвятить себя науке. Он мечтает составить себе имя в ученом мире. Робкий, не любящий света, молодой ученый не чувствует в себе призвания к общественной деятельности. Его более привлекает слава Эразма или Рейхлина, чем блестящее, но тревожное поприще Лютера и Цвингли.

С такими-то намерениями, ничего общего не имеющими с жаждою пропаганды и прозелитизма, которую ему приписывает большинство биографов, Кальвин, окончив курс наук со степенью лиценциата, отправляется летом 1531 года вторично в Париж. Здесь он находит многих из своих прежних университетских приятелей, которые встречают его с радостью. Чтобы быть ближе к месту чтений ученого эллиниста Данеса, Кальвин поселяется в коллегии Фортэ и, не теряя времени, принимается за работу. Он усердно посещает лекции, роется в библиотеках и бывает только в обществе молодых ученых, из которых более всего сближается с молодым Копом, сыном знаменитого королевского лейб-медика. В немногих письмах к друзьям, относящихся к этому времени, довольно ясно обрисовывается его нравственная физиономия. Это молодой ученый, серьезный не по летам, строгий к себе и другим, но доступный для дружбы. Рядом с этими чертами в нем присутствуют любовь к порядку, аккуратность, доходящая до педантизма, и значительная доза раздражительности, даже мелочность. Он сердится, когда ему долго не возвращают взятой книги, и требует ее обратно, хотя бы не нуждался в ней. Точный и аккуратный сам, Кальвин требует того же и от других; он очень чувствителен к недостатку вежливости и сильно обижается, если кто-нибудь, даже самый интимный его друг Даниель, забывает отдать ему визит или не кланяется в письме. Но ни в одном из писем мы не находим указаний на то, чтоб Кальвин занимался в это время богословскими вопросами. Когда Даниель, сестра которого хотела поступить в монастырь, поручает ему переговорить об этом с настоятельницей, он исполняет это поручение с обычной добросовестностью, нисколько не думая протестовать против монашества.

В таких занятиях проходит почти год. Несмотря на далеко не блестящее материальное положение, – дела его отца в последние годы были сильно расстроены, а доходы с обоих приходов также поступали неисправно, – это время было самым счастливым в жизни Кальвина. Заботы друзей избавляли его от нужды, и, благодаря этому, он мог совершенно спокойно отдаваться любимому делу. Весною 1532 года Кальвин наконец решается открыто вступить на литературное поприще. “Наконец-то жребий брошен!” – такими словами возвещает он Даниелю о появлении своего первого научного труда. Это был комментарий к трактату Сенеки “О кротости” (De dementia), – сочинение, несомненно делающее честь молодому автору, уже в этом юношеском произведении обнаруживающему в значительной степени ту редкую начитанность, ясность и точность выражений и самостоятельность суждения, которыми отличаются его позднейшие работы. В авторе, кроме того, сказывается прежний юрист. С удивительной смелостью, среди различных грамматических и антикварных замечаний, Кальвин делает очень прозрачные намеки на политическое состояние своего времени, осуждая недостатки правосудия, злоупотребления администрации и особенно принцип абсолютизма, уверяя монархов словами Саллюстия, что самая надежная опора их трона заключается не в войске и деньгах, а в любви подданных.

Кальвин очень заботился об успехе этого первого произведения своего пера, на которое он затратил все свои средства. Он рассылает повсюду экземпляры своего сочинения, прося друзей и профессоров содействовать его распространению. “Комментарий напечатан, – пишет он Даниелю, – но на мой счет, и это стоило гораздо больше, чем ты думаешь. Теперь надо продать его и вернуть затраченные деньги. Надо позаботиться также о своей репутации. Сообщи мне прежде всего, как была принята моя книга – с одобрением или холодно, и попроси Ландринуса прочесть о ней лекцию – это упрочит мою известность”. Перед нами лишь начинающий ученый, очень ревнивый к своей славе, но в котором еще ничто не предвещает будущего реформатора.

Но этот реформатор уже назревает. Несмотря на успех книги, несмотря на открывавшуюся перед ним перспективу блестящей будущности, Кальвин все сильнее и сильнее сознает необходимость покончить так или иначе с мучащими его религиозными сомнениями. “Я был тогда далек от полного спокойствия, – писал он впоследствии об этом переходном периоде, – всякий раз, когда я погружался в себя или обращался душой к Богу, меня охватывал такой сильный ужас, что никакие покаяния не могли его рассеять. Чем более я анализировал себя, тем острее становились терзания моей совести, и поэтому, чтоб найти облегчение, мне не оставалось ничего другого, как обманывать себя, забываясь”...