Жан Кавалье

– А наши лангедокские братья? Договор не говорит о них. Тем не менее они составляют плоть от плоти нашей. Они страдали, как и мы, они имеют те же права.

– Брат! Я тебе говорю, еще не осушен кубок беззакония, – сказал Ефраим с мрачным видом. – Дух говорит мне, что эти слова, эти обещания – лишь гробы поваленные: сейчас появится правда, труп покажется из савана...

– Ты лжешь, ты лжешь! – воскликнул Лаланд. – Его светлость позаботился о других протестантах, ибо как раз такова статья пятая договора.

Но при чтении этой статьи, ничего не дававшей им, кроме надежды, тщетность которой они предвидели, протестанты, пришедшие из Нима, чтобы присутствовать при этом зрелище, выразили горестное изумление. Камизары, пораженные тем, что Кавалье, заключил договор с исключением их братьев, принялись глухо роптать. Надеясь умиротворить последней статьей, Лаланд поторопился прочесть ее. Она возвещала об образовании двух полков Жана, которые отправятся тотчас на границу. Лаланд окончил чтение среди мертвого молчания.

Негодование камизаров было так велико, разочарование протестантов, пришедших из Нима, было так жестоко, что все стояли пораженные, оцепенев. Кавалье задрожал, увидев впечатление, произведенное договором.

Вдруг раздался целый взрыв криков негодования.

– Лучше смерть, чем служить в войсках этого фараона, этого царя Ассура, который отдыхал на пожарище от убийства, этого нечестивого гонителя, который, передушив наших братьев, покрыл развалинами нашу страну! – воскликнул Жонабад.

– Обожать золотого тельца! – вскричал и Иоас.

– Это тот, кого мы считали своим братом, посмел так торговать нашей кровью! – воскликнул Илья Марион.

– Вот к чему сводятся эти обещания! – жалобно говорили гугеноты из Нима. – Надеяться на милосердие безжалостного тирана, которому доставляют удовольствие наши слезы!

– Братья! Послушайте меня! – воскликнул Кавалье.

– Молчать! – сказал Ефраим громовым голосом, который перекрыл всеобщее волнение.

Он выпрямился во весь рост, спокойный, страшный, как орудие Господней мести в судный день.

– Молчать! – повторил он. – Все ловушка, все обман в речах филистимлян! Все, что прочел этот человек, – сплетение лжи и беззакония. Тот, кого мы звали своим братом, не подписал этого подлого торга.

– Прочтите, посмотрите на договор! – воскликнул возмущенный Лаланд. – Я протестую...

– Молчи! Говорю тебе: ты лжешь! Жан Кавалье не принял сана и почестей от того, кто приказал волочить на заборе его мать и мать его матери, кто держит в тюрьме его отца. Жан Кавалье не презрел настолько своих братьев, чтобы думать, что они зачислятся в телохранители фараона, и из-за своих выгод забудут другие жертвы, которые стонут в Лангедоке. Я тебе говорю, что он не мог так осквернить победы, дарованной нам Господом... А ты, Жан Кавалье! Ты слышишь? Ради спасения своей души, отрекись от этого моавитянина, брось ему в лицо его подлость, докажи ему, что последний солдат Предвечного, самый слабый, самый суетный и презренный среди нас, словом, ты сам все-таки неспособен на такую подлую, такую святотатственную измену!.. Скажи, что рука твоя не подписала этого бесчестия, ибо рука твоя отсохла бы в ту же минуту!

Если бы Кавалье хоть на минуту поколебался между страхом и данным им словом, подавляющее презрение, с каким обращался с ним лесник, заставило бы его стоять на своем. Он ответил громким, твердым голосом, смерив Ефраима смелым взглядом:

– Ты сделал войну впредь невозможной, позволив отнять у нас наши запасы, ты лишил нас всех наших средств. Стыд тебе и горе! В этой ужасающей крайности, за которую ты ответишь перед Богом, я должен был обеспечить свободу и права тех, которые сражались со мной за дело Господне. Я должен был, насколько мог, обеспечить также права и свободу наших других лангедокских братьев. То, что я сделал, я считал долгом сделать. Одному Богу отдам я отчет в своих поступках. Если мои братья отрекутся от того, кто делил их печали и опасности, они могут сделать это, но никогда страх не заставит меня осуждать свои поступки. Ефраим, я безоружен, вот моя грудь, ты можешь убить меня! Именем Бога живого, честью поклялся я подчиниться, с моими вместе, или один. Да, я подписал эту бумагу, которую здесь только что прочли!

– Так да падет на тебя твоя кровь и твой гнев! Видение должно исполниться. Будь проклят и умри! – воскликнул лесничий.

С этими словами он почти в упор выстрелил в Кавалье из своего ружья.

Кавалье обязан был жизнью резкому движению своей лошади. Пуля Ефраима попала в адъютанта, сопровождавшего Лаланда, и убила его.

– Измена, измена! Ко мне, драгуны! – воскликнул Лаланд, выстрелив в лесничего из пистолета: тот свалился с лошади среди схватки, которая немедленно завязалась тут же.

– Истребите этих сыновей Моава! – воскликнул Жонабад, обращаясь к камизарам и указывая на драгун, которые приближались, чтобы защитить Лаланда, несмотря на свою малочисленность.

– Остановитесь, остановитесь! – кричал Кавалье, бросаясь к своим солдатам. – Ведь теперь перемирие, перемирие! Я подписал его, подписал, подписал!