Жан Оторва с Малахова кургана

— Хорошо сказано, друг! — отвечал артиллерист. — Мы сделали что могли, или мы не французы?..

— Но наш лейтенант сделал больше, чем мы, он спас пушку.

— В самом деле?

— Не сойти мне с этого места! Когда русские гусары в последний раз пошли в атаку, они обрушились на нас с обнаженными саблями, с пистолетами… страх Божий! Батарее пришлось отступить, но одна пушка досталась бы врагу… попробуй тащи, когда ни людей, ни лошадей… все спешены… кроме квартирмейстера [105]и бригадира… [106]те остались в седле чудом! А пушку уже не спасти… И тут лейтенант кидается вперед, прямо на врага и, размахивая саблей, командует: «Впрягайте… и отходите!.. Живее!» Унтер [107]и капрал живо запрягают лошадей, пришпоривают их, а офицер, раздавая удары направо и налево, встречает смерть. Видите, как они его разделали!.. Но пушка была спасена! Да, наш лейтенант — парень что надо.

…Процессия двинулась дальше, мимо палатки главнокомандующего, где за полотнищем слышались движение и шум.

После ужасного приступа Сент-Арно наконец пришел в сознание, но испытывал жестокие муки. По его бледному лицу струился пот, глаза смотрели невидящим взглядом, собрав всю свою волю, он не мог подавить стоны.

Главный врач армии, Мишель Леви, сидел рядом, не спуская с него глаз, и старался выглядеть спокойным.

Маршала не обманешь, он произнес прерывающимся голосом:

— Я говорю с тобой не как начальник… а как друг юности… товарищ по оружию… Меня отравили?.. Скажи правду… прошу тебя…

— Да, отравили…

— О, презренная… Я обречен, ведь так?

— Я… я надеюсь вас вытащить.

— Хорошо!.. Я понимаю… мне осталось только одно… передать командование… старейшему командиру дивизии… Канроберу… и ждать смерти…

— Нет, маршал… еще нет… Вы сильный человек… вы полны энергии, и я не теряю надежды.

— Ты даешь мне слово?

— Слово чести!

— Хорошо… благодарю тебя!.. Я буду ждать…

Никто ни словом не помянул Даму в Черном, ее таинственное бегство, роковое стечение обстоятельств, которое благоприятствовало и преступлению, и исчезновению княгини. Маршал полагал, что у нее в армии есть сообщники, возможно даже в его собственном окружении!.. Ведь во время обморока у него украли бумаги с именами предателей, которые принес старшина!

А этот молодой офицер-шотландец, что появился так внезапно и прервал беседу маршала с пленницей, разве он не подозрителен? Он был чем-то встревожен, хотя держался уверенно… Маршалу вспомнились детали, на которые он раньше не обращал внимания.

Надо было бы всмотреться, разузнать, подвергнуть допросу, безжалостно наказать виновных… для общего блага!

А он лежал, раздавленный страданием, умирающий, сраженный в самый час торжества!..

Все эти мысли обжигали мозг главнокомандующего, и он добавил слабеющим голосом:

— О, жизнь!.. Жизнь, которую я так безумно растратил… Еще бы несколько дней… несколько часов… чтобы отдать почести тем, кто погиб за отечество… О, как я страдаю!.. Боже, как я страдаю!

Прошла ночь, ужасная, мучительная, и только под утро, получив большую порцию опиума [108], он ненадолго заснул.

Стратегические соображения требовали бы немедленного выступления союзной армии, стремительного броска на Севастополь, упорного преследования русской армии. Она и так отступала по всему фронту, и новая атака разметала бы ее по Херсонесскому плато. А там — кто знает? — может, удалось бы добиться сдачи русских и захватить Севастополь!..

Мечта солдата!.. Главнокомандующего!.. Гениальный Наполеон [109]поступил бы так. Но Сент-Арно умирал! И он командовал не единолично, а вместе с лордом Рагланом! И им приходилось долго, тщательно обсуждать малейшие передвижения войск! И наконец, англичане еле шевелились, они даже не подобрали еще своих раненых! Стало быть, приходилось отказываться от этого плана, требовавшего безумной скорости.

Армии предстояло провести еще сутки на поле битвы, а затем она направится короткими переходами в сторону цитадели [110]Крыма — Севастополя!

День после сражения казался страшно тяжелым, изнанка славы была ужасна.

Ярость утихла, энтузиазм угас, здравый смысл вступал в свои права. У оставшихся в живых царило острое ощущение пустоты от внезапных, трагических потерь. Сердце сжималось, на глаза набегали слезы — солдаты вспоминали о товарищах по оружию, о пропавших друзьях.

Оставалась последняя надежда — слабая надежда, но все же… Лазарет!.. Да, быть может… хотелось верить, что товарищ там, искалеченный, истерзанный, стонущий, но все-таки живой!

Увы! Вот он — лежит на спине, холодный, окоченевший, на губах застывшая пена, безжизненные глаза уставились в небо.

Жужжали тучи мух… налетали стаи воронов, горластых, зловещих, ненасытных…

Саперы с помощью солдат, выделенных по наряду, торопливо рыли братскую могилу — громадную траншею, к которой подносили и подносили трупы.

Погибших предавали земле, при этом у англичан, французов и русских были отдельные могилы. Залив тела негашеной известью, их быстро забрасывали землей.