Жан Расин и другие

Но литературные пристрастия учителя и ученика едва ли сходились. Луи Расин рассказывает о своем отце: «Посреди этих занятий непреодолимая душевная склонность влекла его к поэзии, и величайшим его наслаждением было бродить по окружавшим аббатство лесам с томиком Софокла или Еврипида, которых он знал почти наизусть. Память у него была удивительная. Он наткнулся случайно на греческий роман «Любовь Феагена и Хариклеи»[4]. Он с жадностью поглощал роман, и тут ризничий Клод Лансело, застав его за этим чтением, выхватил у него из рук книгу и бросил в огонь. Он нашел средство раздобыть другой экземпляр, который постигла та же участь; это подвигло его купить третий; и чтобы не опасаться больше уничтожения книги, он выучил ее наизусть и принес ризничему со словами: «Вы можете сжечь и эту, как другие».

Но несмотря на такие опасные наклонности и такую строптивость подростка, Леметр не лишал «малыша Расина» своей нежной заботы. Попечение о юноше делил с ним Жан Амон. Этот врач пережил свое обращение и пришел в Пор-Роялъ немного позднее, чем другие «господа», в 1650 году. Своим прямым ремеслом, врачеванием, он занимался и в Пор-Рояле, лечил монахинь, знатных пансионерок, отшельников и бедных в округе. Большой книжник, он читал не только по-гречески и по-латыни, но и по-испански и по-италъянски, был наделен богатым и несколько путаным воображением и склонен к затейливому, мистико-символическому истолкованию каждой фразы, каждого образа в тексте. Даже среди своих собратьев-отшельников Амон выделялся смирением и евангельской простотой жизни. Он положил себе за правило половину своего дневного пропитания, и без того скудного, отдавать бедной вдове. Больных он объезжал верхом на осле; к седлу ему приделали подставочку для книги, так чтобы и в пути не прерывать чтения; а руки свои он в это время частенько занимал вязаньем.

Меж тем жизнь в Пор-Рояле и за его стенами шла бурная, «маленьким школам» не всегда удавалось выдержать регулярный порядок занятий, детям приходилось переезжать с места на место, а то и возвращаться к родным. У Расина не было никого; когда оставаться в школе становилось небезопасно, убежище для него искали наставники. Два-три года он провел в коллеже города Бовэ, к северу от Парижа; коллеж этот выбрали неслучайно, в нем царили проянсенистские настроения, так что отшельники могли не беспокоиться о духовной пище, которую получал там их воспитанник. О более низменных его нуждах они позаботились: очевидно, расходы по содержанию Расина в бовэзийском коллеже взял на себя Пор-Рояль. Там, в Бовэ, мальчика застала Фронда, и Луи Расин рассказывает об одном случае, свидетельствующем, что нрава подросток был неробкого: «В то время гражданская война вспыхнула в Париже и распространилась на все провинции. Школяры тоже в нее вмешались, каждый вставая на чью-то сторону по своему усмотрению. Моему отцу пришлось драться вместе с остальными, и он получил в лоб удар камнем, от которого на всю жизнь остался шрам над левым глазом. Он говорил, что принципал [директор] того коллежа показывал его всем как храбреца» – «о чем отец рассказывал смеясь», добавляет Луи, чтобы подчеркнуть его скромность.

На чьей стороне находился Расин во время Фронды, Луи не сообщает (и может быть, не зря), а угадать это непросто. Янсенисты настаивали на своей монархической верноподданности с не меньшей страстью и не менее чистосердечно, чем на своей католической ортодоксальности. Одно из первых сочинений Сен-Сирана возникновением своим обязано такому случаю. Генрих IV однажды предложил придворным задачу: что бы они сделали, если бы оказались с королем в лодке, заброшенной бурей далеко в море, без всякого пропитания? Один из придворных ответил, что убил бы себя в пищу королю. Но ведь самоубийство – страшный грех, и король задал вопрос: могут ли быть оправдания такому поступку?