Жан-Жак Руссо

Спустя четыре дня по прибытии Руссо в Париж принц Конти поместил его в отеле Сен-Симон в районе Тампля, где сам принц пользовался привилегией экстерриториальности[41]. Здесь ему был устроен пышный прием. Впрочем, гостеприимство Конти не было таким уж бескорыстным. На первый взгляд это было довольно странно — так открыто выставлять напоказ изгнанника. Но принцу это было нужно для того, чтобы подтвердить неизменность своего особого права давать убежище на этой ограниченной территории любому человеку — и в то же время иметь Жан-Жака под присмотром, если бы тому вдруг пришла в голову несуразная мысль сдаться властям.

Руссо встретился и с Дэвидом Юмом. Этому философу-шотландцу было 54 года, и он хорошо знал Францию, где с 1763 года служил секретарем посольства в Париже. Он был автором серьезного труда «Исследование человеческого разума», а также имел репутацию превосходного экономиста и историка и потому вскоре стал завсегдатаем салонов. Он очень хотел угодить мадам де Буффле, да и сам был под впечатлением исключительной известности Руссо; Жан-Жак же, со своей стороны благоприятно настроенный милордом Маршалом, заранее испытывал к Юму добрые чувства. Однако оба они шли на сближение, толком не зная друг друга. Из произведений своего будущего товарища Руссо был знаком только с «Историей дома Стюартов», Он считал Юма «душой вполне республиканской», тогда как в действительности этот шотландец и в философии, и в политике был очень далек — «в ста лье» — от него. Юм был эмпириком, скептиком, позитивистом и даже слыл атеистом.

Эти два человека сильно различались и характерами. Жан-Жак, с его сверхчувствительностью, склонностью к уединению, требовательностью, впадением в крайности, готов был сразу «броситься в объятия». Юм же, полный, с тяжелыми веками, — был типичным флегматиком, при этом очень общительным. К тому же Юм был знаком со всеми парижскими философами, а те настраивали его против Жан-Жака. Юм пока не принимал этого во внимание: он собирался общаться с Руссо лишь для того, чтобы помочь ему обрести убежище в Англии.

Тем временем перед дверью Жан-Жака толпились люди, жаждущие аудиенции, и он принимал их, как и положено знаменитости: с девяти утра до полудня и с шести до девяти вечера. Он даже согласился позировать скульптору Лемуану. К Жан-Жаку также явился с визитом Мальзерб, чтобы признать свою частичную ответственность за проблему с «Эмилем», и Руссо потребовал у него расписку в том, что книга была напечатана в Париже без его ведома.

Дней через десять, однако, Руссо решил, что с него хватит этой светской жизни. Его не заботило то, что кто-то может сильно огорчиться, зная, что Руссо здесь, поблизости, но при этом недоступен. Так, Дидро с грустью писал Софи Воллан 20 декабря: «Руссо уже три дня в Париже. Я не надеюсь на его визит, но не буду скрывать от Вас, что он доставил бы мне большое удовольствие». Значит, он помнил о своем старом друге?

Но тут произошел неприятный случай, который имел весьма тяжелые последствия. Гораций Уолпол[42], английский романист, живший тогда в Париже, вздумал позабавиться и пофантазировать, что мог бы сказать Фридрих II Жан-Жаку, если бы тот захотел отправиться в Потсдам. «Вы изгнаны отовсюду, но Вы — забавный сумасшедший, и я желаю Вам столько добра, сколько Вы сами позволяете себе его иметь. Если Вы будете продолжать ломать себе голову над тем, как бы заиметь новые несчастья, — выберите те, что Вам по вкусу. Я король, и я могу обеспечить их Вам по Вашему желанию; но то, чего не могут сделать для Вас Ваши недруги, могу сделать я: сразу прекращу Вас преследовать, когда Вы перестанете использовать Вашу славу для того, чтобы быть преследуемым». Эта остроумная проделка получила широкую известность в салонах, где над ней много смеялись. Жан-Жаку это злосчастное «письмо» причинит впоследствии много страданий.

Руссо покинул Париж с тоской в душе. На этот раз, думал он, — навсегда. «Я уезжаю, — написал он 3 января мадам де Креки, — в жестокой уверенности, что больше Вас не увижу». 4 января 1766 года в 11 часов утра Руссо сел в карету с Дэвидом Юмом и господином де Люзом, нешательским негоциантом.

В ЗАПАДНЕ

В первую же ночь в Санлисе произошло нечто странное. Путешественникам досталась одна комната на троих. Де Люз и Юм сразу заснули, а Жан-Жаку не спалось. Внезапно (как рассказывал об этом Руссо мадам де Верделен, Мальзербу и самому Юму) Юм заговорил во сне и четко произнес: «Я держу Жан-Жака». Руссо сначала оцепенел от ужаса, а потом постарался себя успокоить: это означает, подумал он, что его друг счастлив иметь его возле себя. Несколько месяцев спустя он будет думать иначе: оказывается, уже тогда предатель радовался тому, что заманил его в ловушку. Насмешник Юм отговорился тогда тем, что сам не знает, видит ли он сны по-английски или по-французски. Но всё могло объясняться и проще: этот голос Жан-Жак мог услышать в своем собственном сне — сне человека, уже несколько месяцев жившего в состоянии постоянной тревоги.