Жандарм

Ботинки летние – 2 рубля,[62] – нудным голосом произнес Фекленко.

– Б…, е…, в… Да это же… – От избытка чувств я просто развел руки.

– Вот именно, – ехидно продолжил матерый канцелярский волк. – То, что вы мне принесли, просто кричит о деньгах. Тысячу рублей минимум станочек стоит. А теперь жалованье рабочих, про крестьян я не говорю, им не до сбора денег. Так вот, мастеровой получает от шести до двенадцати рублей. Это вроде неплохо, и гривенник он может отложить на революцию. Но тут не все так просто: часть денег он получает в виде талонов в заводской лавке, часть уходит на штрафы, и в результате на руки получается от трех до шести рублей. И это еще хорошо. Теперь интеллигенция. Здесь кажется на первый взгляд все хорошо. Мелкий чиновник получает в среднем восемнадцать рублей.

– Тарас Порфирьевич, извините меня, но эти «коллежские регистраторы» получают, дай бог, пятнадцать рублей, – встрял Белый.

– Павел Данилович, мы остановимся на восемнадцати, – мягко настоял на своем Фекленко. – Все эти земские учителя, помощники аптекарей, санитары и иже с ними получают восемнадцать рублей. Не густо. Собственно, с жалованьем наших революционеров мы разобрались. Теперь переходим к меценатам. Все эти учителя, профессора, заведующие получают в среднем восемьдесят рублей. Но у них семьи, дети… Часть революционеров происходит из обеспеченных семей. Кажется, вот оно. Но есть одно но. Им много не дадут. Что же получается? Мы имеем организацию, которая содержится за счет неизвестных нам средств. Сергей Петрович?

– Да, Тарас Порфирьевич?

– Вы не поможете удовлетворить мое любопытство?

– Каким образом?

– Вы смогли это сделать, будучи в Дунайской армии. – Из-под личины добродушного старичка выглянул настоящий волк.

Я к чему-то подобному был готов, но вот Белый… Похоже, бедняга только сейчас понял, кто на самом деле сыскная элита корпуса.

– Есть, господин ротмистр, – вскочив, рявкнул я. Этот приказ следует исполнять немедленно. – Разрешите идти?

– Конечно, ступайте, голубчик.

Спустя два дня. Киев

– …Рекомендую, Сергей Петрович, эти котлеты.

– М-м-м, божественно, вы правы, Герман Александрович.

– Здесь своя кухня, пардон, не английская с французской. Не могу понять, чем нынешней молодежи наша не нравится?

В голове сразу тренькнул звоночек. Неспроста господин Татищев завел этот разговор о кухнях.

– Знаете, Герман Александрович, каждому народу присуща своя кухня. На Дунае смог в этом убедится. Да и зачем далеко ходить? В Москве таких окороков я не видел, а сало с горилкой… Ваша правда, ну что островитяне могут понимать? Овсянка и бекон, вот и все. А у нас? И расстегаи, и борщи, да, господи, столько всего… Вот уж не могу понять сидящих на такой пище.

Снующим официантам, накрывавшим стол, мы казались немного провинциальными, но хваткими людьми. Средний достаток, крепкие, внушающие уважение мужи. Даже разговор подчеркивал некоторый консерватизм во взглядах, однако он служил нам идеальным прикрытием. Можно было быть уверенным, что нас запомнили исключительно как почтенных и серьезных людей и словесный портрет все будут подгонять под этот образ.

Наконец официанты удалились, и мы могли спокойно говорить.

– Знаете, Сергей Петрович, – без предисловия начал Татищев, – произошедшее с моей семьей событие заставило меня задуматься. Благодаря вам все удалось замять, простите за прямоту. Сейчас сын служит подальше от всего этого бардака. И слава богу. Могу вас предупредить, действия жандармов здорово разозлили лиц моего круга.

– Не удивляюсь, вот только что они могут реально?

– Увы, многое, как говорится, слова страшнее пистолета. Поймите меня правильно. Посмотрев на творящиеся безобразия со стороны, я испугался. Испугался, когда вдруг осознал, что мой сын может…

– Успокойтесь, Герман Александрович, я вас понял. Конфликт отцов и детей, да еще наложенный на такую скользкую тему, как социальное равенство. Врагу не пожелаешь.

– Вы правы. Знаете, раньше я и помыслить не мог помогать вам. Но на глаза мне попался старый учебник сына. Понимаете, я просто начал его листать для успокоения нервов. Вы что-нибудь знаете об Англии XVII века? – внезапно спросил он.

– Читал, – нейтрально ответил я.

– Вы знаете, что после известных событий аристократия начала заниматься торговлей? – продолжил Татищев, вопросительно глядя на меня. – И что произошло во Франции?

– Я читал о произошедших в этих странах изменениях.

– Отлично, прочитайте вот эти бумаги. – Он предал мне тонкую папку. – Я не претендую на полноту картины, но ведь вы и не присяжные.

В папке находилось пять листов о состоянии промышленности, причем не лакированная действительность, а реальное положение дел. А дела… Частные железные дороги задолжали огромные суммы плюс протекционизм и отсутствие конкуренции вздували цены от локомотивов до гвоздей. Англичане уже застолбили будущий Донбасс. Вложения в машиностроение были мизерными плюс кризис недопотребления, который поразил легкую промышленность. Ее спасло начало войны. И так далее и тому подобное.

– Занимательно, не так ли?