Жандарм (СИ)

А Бологовский в очередной раз прокручивал в голове, как он мог допустить побег своего «внука». И ведь сам виноват! Во всем! Сначала дух в теле родного внука показался ему адекватным и вполне управляемым. А после посещения жандармерии и вовсе почти все сомнения в нем отпали. Если уж у императорской охранки вопросов не возникло, а там те еще волки сидят, что с помощью магии разума любого могут вывести на чистую воду, то и ему переживать не следует. Так подумал тогда старик Бологовский. И стал все реже применять контролирующий артефакт, понимая, что полагаясь лишь на него нормальных отношений с вселенцем не построить. А строить надо — не всегда же он сможет быть рядом с «внуком». Нужно было дать тому понять, что несмотря на «поводок» при правильном поведении тот сможет жить обычной жизнью с минимумом ограничений.

На собрании «внук» тоже вел себя практически образцово. И не его вина в произошедшей дуэли. Да и там он смог выйти победителем при условиях, когда любой другой бы не только проиграл, но и головы лишился! В итоге хоть старик и был зол на вселенца, но скорее от сорвавшихся планов обсудить на собрании тему подбора невесты. Не критично, просто добавилось бы хлопот. А тут он вдруг взбрыкнул! Свободы захотел! Да разве у него не было свободы?! И ведь опять он, Борис Леонидович, сам виноват! Доступ в его кабинет имеют лишь члены рода. Специальная магия на двери не даст войти внутрь никому постороннему — даже ключей не надо. Ящик рабочего стола в этом плане защищен надежнее — его открыть может лишь сам глава рода, да наследник. А перед отправкой внука на границу Бологовский провел нужный ритуал, дающий доступ Григорию к ящикам стола. Боялся, что за время службы внука с ним самим может что-то случиться — не молод ведь уже. И если случилось бы страшное, то внук мог лишиться доступа к важнейшим документам, а недруги вообще бы подняли вопрос о его правах на наследование! И ритуал тот завязан на кровь, а не на душу. Вот в чем беда! Душа сменилась, а тело — нет. Вот и смог вселенец походя влезть туда, куда ему следовало бы ограничить доступ!

— Ну ничего, — прошептал старик. — К жандармам убег наверняка стервец. Больше деваться ему некуда. Без памяти и связей-то. Ну то ладно, от меня просто так не уйдешь. Погуляй, почувствуй себя одним и вне рода.

Бологовский говорил себе под нос так, словно общался со стоящим перед ним беглецом, не замечая, что дверь в кабинет приоткрылась, и в крохотной щели поблескивал один любопытный женский глазик.

* * *

— Братцы! Свобода! — из ямы на нас с Витьком смотрел пропавший два месяца назад рядовой Матюхин.

Вся форма на нем превратилась в грязные обноски. На ногах видны следы от кандалов, в которые местные заковывали парня, когда выводили на работы. Лицо желто-зеленое от не сошедших еще синяков. Под остатками одежды выглядывают красные полосы — следы от плеток.

— Дай руку, — упал я на живот и протянул свою ладонь.

Тот с радостью схватился за нее, как утопающий за соломинку. Его заскорузлые от грязи пальцы впились мне в кожу, но я не обратил на это внимание. Потащил парня на себя, а там и друг ухватил Матюхина за вторую протянутую руку. Вдвоем мы легко вытащили бойца из ямы, что использовалась местными в качестве тюрьмы.

Передав его нашему ротному санитару, я мрачно пообещал Витьку:

— Если хоть раз попаду в плен — в лепешку расшибусь, но сбегу! Или пускай пристрелят при побеге.

— Сплюнь, — посоветовал друг. — Да и мало банд басмаческих осталось. Большинство уже сдались или мы их уничтожили.

— Парочка еще бегают. Тот же Хаттаб.

— И его прижмем...

— Ваше благородие, проснитесь, а то простынете! — меня кто-то тряс за плечо, вырвав из тревожного сна.

Что это сейчас было? Что-то из прошлой жизни? Витек... Имя смутно мне знакомо. И этот разговор о плене... Не иначе навеян моим побегом от старика!