Жанна д'Арк

Ее обвиняли в том, что она, вопреки заповедям господним и словам апостольским, в гордыне своей решилась принять на себя предводительство над людьми и стать главнокомандующим. Это оскорбило ее как воина. Она питала глубокое уважение к священникам, но, как воин, мало считалась с мнением церковников в делах войны. Она не извинялась, не оправдывалась, равнодушно взглянула на судей и ответила по-военному, вежливо и кратко:

- Я стала во главе войск лишь для того, чтобы разбить англичан!

Смерть пристально глядела ей в лицо, но что ей до этого! Ей доставляло удовольствие заставлять извиваться этих французских червей с английскими душонками, и она не пропускала ни одного удобного случая задеть их за живое. Эти небольшие эпизоды действовали на нее освежающе. Дни ее жизни были пустыней, а эти стычки - оазисами.

Ее пребывание на войне в обществе мужчин вменялось ей в вину, - она забыла женскую скромность! Она ответила:

- Везде и всюду, где только можно, - в городах и на квартирах - возле меня была женщина. В поле я всегда спала в доспехах.

Ей также вменялось в вину ее дворянское звание. Привилегии, пожалованные королем ей и ее родным, рассматривались как доказательство ее корыстолюбия и алчности. Она ответила, что никогда не добивалась этой награды, но такова была воля французского короля.

Наконец завершился и этот третий этап. И снова без определенного результата.

Быть может в четвертый раз удастся сломить эту все еще непобедимую девушку? И зловредный епископ энергично взялся за дело.

Он назначил комиссию с целью извлечь из шестидесяти шести пунктов обвинения самые главные и, сократив их до двенадцати, представить эти сгустки лжи суду как основу для нового разбирательства. Так и сделали. На это ушло несколько дней.

Тем временем Кошон вместе с Маншоном и двумя судьями - Изамбаром де ла Пьером и Мартином Ладвеню явился к Жанне в темницу с намерением обмануть ее и уговорить дать согласие на то, чтобы вопрос о божественности ее миссии решался церковью воинствующей- то есть той ее частью, представителями которой был он сам и его послушные ставленники.

Жанна еще раз наотрез отказалась. Изамбар де ла Пьер не был лишен сострадания; ему до такой степени стало жаль этой бедной гонимой девушки, что он отважился на весьма рискованный шаг: он спросил, не согласится ли она передать свое дело на рассмотрение Базельского совета {Прим. стр.376}, пояснив при этом, что в совете столько же священников, преданных Франции, как и сторонников англичан.

Жанна воскликнула, что с радостью предстала бы перед столь справедливым трибуналом, но, прежде чем Изамбар успел ей ответить, Кошон яростно набросился на него:

- Заткните глотку, черт вас дери!

Тогда Маншон, в свою очередь, решился на смелый поступок, хотя и дрожал за свою жизнь. Он спросил Кошона, должен ли он внести в протокол согласие Жанны предстать перед Базельским советом.

- Нет! Незачем! - заорал епископ.

- Ах, вот как! - промолвила бедная Жанна. - Вы записываете все, что против меня, и пропускаете все, что говорит в мою пользу.

Эти слова, полные горькой обиды, тронули бы сердце зверя, но Кошон был хуже зверя.

Глава XIV

Наступили первые дни апреля. Жанна была больна. Она слегла 29 марта, на другой день после окончания третьего этапа процесса, и ей стало еще хуже, когда разыгралась описанная мною сцена в тюрьме. Как это было похоже на Кошона: отправиться туда и попытаться воспользоваться болезнью узницы!

Укажем на некоторые особенности нового обвинительного заключения, этих коварных "Двенадцати наветов".

В первом пункте утверждалось, якобы Жанна говорила, что обрела себе спасение души. Никогда она не говорила ничего подобного. Там же утверждалось, что она отказалась подчиниться церкви. Неправда! Она согласилась передать дело на рассмотрение Руанского трибунала, за исключением того, что она свершила по велению бога во исполнение своей миссии; она оставляла за собой право представить эти свои деяния только на суд божий. Она отказывалась признавать церковь в лице Кошона и его сообщников, но согласна была предстать пред судом папы или Базельским советом.

В одном из этих "Двенадцати наветов" утверждалось, будто бы она, по ее собственному признанию, угрожала смертью тем, кто ей не подчинялся. Явная ложь! В следующем пункте говорилось, будто она провозглашала, что все ею содеянное она свершила по велению бога. В действительности же она сказала: "Все содеянное мною доброе..." И вы знаете, что по ее требованию исправление было в свое время внесено в протокол.

Дальше утверждалось, будто она заявляла, что никогда не грешила. Никогда она не говорила этого.

В следующем пункте ей вменялось в грех ношение мужской одежды. Если это и так, то на это она имела разрешение от весьма высоких и авторитетных деятелей католической церкви - архиепископа Реймского и всего трибунала в Пуатье.

Десятый пункт усматривал ее вину в том, что она якобы "оклеветала" святых угодниц - Екатерину и Маргариту, заявив, что они беседовали с ней не по-английски, а по-французски и высказались в поддержку французской политики.