Жанна д'Арк

Все судьи в глубоком молчании ждали ответа, который должен привести жертву в западню. Но когда раздался ответ, он поверг судей в смущение, и можно было видеть, что многие из присутствующих тайком усмехались. Ибо Жанна спросила тоном, почти обманувшим даже меня, — до того он был невинен:

— Разве их два?

Один из попов, способнейший среди них и отчаянный богохульник, сказал настолько громко, что почти все слышали:

— Клянусь Богом, это был мастерский удар!

Как только судья оправился от смущения, он снова принялся за допрос, благоразумно оставив слова Жанны без ответа:

— Правда ли, что граф д'Арманьяк прислал тебе письмо, спрашивая у тебя, которого из троих Пап он должен признавать?

— Да, и я ответила ему.

Копии обоих писем были представлены и прочитаны перед судом. Жанна заявила, что копия с ее письма была не совсем точна. Она сказала, что получила письмо графа в тот момент, когда садилась на лошадь, и прибавила:

— Я продиктовала несколько слов в ответ, говоря, что на его вопрос постараюсь ответить из Парижа или из какого-нибудь другого места, где остановлюсь на отдых.

Ее снова спросили, которого из Пап она считала настоящим.

— Я не могла сказать графу д'Арманьяку, которому из Пап он должен повиноваться. — И затем добавила с полным бесстрашием, представлявшим особенно яркий контраст с этим скопищем двуличных плутов: — Но что касается меня, то я думаю, что мы должны признавать только нашего святейшего Папу, который находится в Риме.

Этот вопрос был оставлен. Была прочитана копия первого воззвания Жанны — воззвания, которым она убеждала англичан прекратить осаду Орлеана и покинуть Францию, — поистине великое произведение для неопытной семнадцатилетней девушки.

— Признаешь ли ты, что прочитанный документ был написан тобой?

— Да, за исключением того, что в нем есть ошибки — вставлены слова, которые имеют такой смысл, как будто я придавала себе слишком большое значение.

Я знал, что должно последовать; я почувствовал тревогу и смущение.

— Например, — продолжала она, — я не говорила: «Сдайтесь Деве» (rendez a la Pucelle); я сказала: «Сдайтесь королю» (rendez au roi); и я не называла себя «главнокомандующим» (chef de guerre). Все эти слова вставил мой писец; он или не расслышал, или забыл, что я говорила.

Говоря это, она ни разу не взглянула на меня. Она не захотела привести меня в замешательство. Я не ослышался и не забыл ее слов. Я намеренно изменил их смысл, потому что она была действительно главнокомандующим, она имела полное право на этот титул; и следовало именно так называть ее; и кто мог бы сдаться королю? Королю, само имя которого было в то время лишь пустым звуком? Нет, сдаться можно было только благородной Деве из Вокулера, уже знаменитой, уже грозной тогда, хотя она еще не нанесла ни одного удара.

Да, этот эпизод мог бы кончиться для меня очень неприятно, если бы эти безжалостные судьи узнали, что на заседании присутствует тот самый секретарь Жанны д'Арк, который писал под ее диктовку вышеупомянутый документ, и не только присутствует, но и составляет отчет судебного заседания; и что, кроме того, через многие годы ему суждено будет свидетельствовать против лжи и против извращений истины, допущенных Кошоном, и предать действия судей вечному позору!

— Ты признаешь, что диктовала это воззвание?

— Признаю.

— Сожалеешь ли ты об этом? Отказываешься от своих слов?

Тут уж она не смогла сдержать негодования!

— Нет! И даже эти цепи, — она потрясла ими, — и даже эти цепи не могут охладить надежд, которые я тогда питала. И даже более! — Она встала и с минуту стояла, между тем как странный, Божественный свет озарил ее лицо, и затем слова вырвались у нее неудержимо, как поток: — Предостерегаю вас, что не пройдет и семи лет, как на англичан обрушится бедствие, о, во много раз сильнейшее бедствие, чем то, которое постигло Орлеан. И…

— Молчи! Садись!

— …И тогда, вскоре после этого, они потеряют всю Францию!

Подумайте теперь вот о чем. Французская армия более не существовала. Французская нация и французский король были одинаково бессильны; никто не мог и предполагать, что с течением времени появится коннетабль Ришмон, возьмет на себя великий труд Жанны д'Арк и доведет его до конца. И среди таких обстоятельств Жанна произносит это пророчество — произносит его с полной уверенностью, — и пророчество ее исполняется!

Потому что через пять лет (в 1436 году) Париж был взят, и наш король вступил в него под знаменем победителя. Таким образом, первая половина пророчества исполнилась в тот год, — в сущности, почти все пророчество; ведь имея Париж в своих руках, мы были обеспечены относительно исполнения остального.

Двадцать лет спустя вся Франция была наша, за исключением только одного города — Кале[72].