Жанна д'Арк

Но загорелые английские ветераны были упрямы. Они и от этого отказались. Тогда Жанна приказала армии приготовиться к приступу, который начнется завтра, в девять часов утра. Приняв во внимание утомительный переход и только что закончившуюся жаркую битву, Алансон сказал, что, пожалуй, час назначен слишком ранний; но Жанна возразила, что она выбрала наилучшее время и что всем следует повиноваться. И тут ее охватил порыв того восторга, который всегда был присущ ей накануне сражения, и она воскликнула:

— Трудись! Трудись! Тогда и Господь потрудится с тобой!

Да, можно было сказать, что девиз ее заключался в словах: «Трудись, не покладая рук! Вечно трудись!»; ибо во время войны она не знала, что такое праздность. И кто изберет эту заповедь и будет жить по ней, тот достигнет успеха. Много есть путей к успеху в нашем мире, но из них только один праведный — путь непрестанного труда.

Вероятно, мы в тот день лишились бы своего огромного знаменосца, если бы не наш, более огромный Карлик, который как раз подоспел, чтобы вынести его, раненного, из гущи боя. Он потерял сознание, и наша же конница затоптала бы его насмерть; однако Карлик проворно подхватил его и оттащил в тыл, где было безопасно. Через два или три часа он оправился и снова стал самим собой; и он был счастлив, и горд, он хвалился своей раной и щеголял повязкой, кичась, как наивный огромный ребенок, каковым он и был на самом деле. Своей раной он гордился гораздо больше, чем любой скромный человек гордился бы почетной смертью. Однако тщеславие его было безобидно, и никто не думал его укорять. Он говорил, что его задел камень из катапульты — камень величиной с человеческую голову. Но, конечно, камень этот постепенно увеличивался. Не успел он довести рассказ до конца, как оказалось, что враги швырнули в него целый дом.

— Предоставьте ему полную свободу, — заметил Ноэль Рэнгесон. — Не прерывайте его творчества. Завтра камень превратится в собор.

Он сказал это между прочим. И действительно, на следующий день Паладин рассказывал, как в него полетел собор. Я никогда не встречал человека с такой невероятной фантазией.

Жанна поднялась чуть свет и галопом разъезжала на своем коне туда и сюда, тщательно обозревая местность и выбирая наиболее выгодную позицию для нашей артиллерии. И она так безукоризненно верно расположила пушки, что герцог Алансонский с восторгом вспоминал об этом, когда давал показания перед Судом Восстановления, четверть века спустя.

В своих показаниях герцог Алансонский заявил, что в это утро, 12 июня, она делала распоряжения не как новичок, но «проявила уверенность и здравость суждений, словно опытный полководец, проведший в походах лет двадцать или тридцать».

Старые французские военачальники говорили, что на войне она во всем проявляла свое величие, но что ее гений больше всего проявлялся в умении располагать артиллерию и пользоваться ею.

Кто посвятил в такие чудеса эту молодую пастушку, которая не знала грамоты и не имела случая изучить многосложную науку войны? Я не в состоянии решить эту головоломную загадку, ибо в истории прошлого нет подобных примеров — нет пробного камня. Ведь полководцы всех времен, как бы они ни были даровиты, достигали успеха только благодаря обширным познаниям, тщательному изучению дела и некоторой доли везенья. Загадка эта не будет решена во веки веков. Я думаю, что эти огромные дарования и способности были присущи ей от рождения и что она применяла их по какому-то безошибочному наитию.

В восемь часов замерло всякое движение, а вместе с ним все звуки и шумы. Воцарилось немое ожидание. От тишины этой становилось даже жутко, потому что она предвещала многое. В воздухе — ни ветерка. Флаги на башнях и траншеях повисли, словно бахрома. Все люди, которых мы видели, прервали свою работу и стояли неподвижно: чего-то ждали, к чему-то прислушивались. Мы, окружавшие Жанну, находились на возвышенности. Неподалеку от нас, по обе стороны, простирались переулки, образованные жалкими жилищами предместий. Там было видно много народу — все прислушивались, и никто не шевелился. Какой-то торговец собирался вбить гвоздь около двери своей лавки; но он остановился. Одной рукой он придерживал гвоздь, другой — занес молоток; но он забыл обо всем: он смотрел в другую сторону, прислушиваясь. Даже дети, сами того не замечая, побросали свои игры; я видел, как один мальчуган направил тросточку наклонно к земле, чтобы заставить катящийся обруч обогнуть угол дома; он тоже остановился и начал прислушиваться, а обруч покатился дальше уже по своей воле; я видел у открытого окна миловидную девочку, которая поливала из лейки красные цветы, стоявшие на подоконнике, — но вода перестала литься: девочка прислушивалась. Повсюду виднелись выразительные окаменевшие образы; повсюду было прерванное движение и царила эта грозная тишина.