Жанна д'Арк. Факты, легенды, гипотезы

Предсказание прихода девы-спасительницы — явление весьма сложное по своей генетической природе. В нем, конечно, сказался общий рост мистических настроений на почве непрерывных бедствий, военных неудач, социальных катаклизмов, разорения страны, эпидемий, голодовок и т. п. Безусловно также, что это предсказание было связано с широко распространенным в народной среде культом спасительницы всего человеческого рода — Девы Марии. Хотелось бы указать еще на одно обстоятельство, которому до сих пор уделялось недостаточное внимание. В видениях Марии из Авиньона грядущая спасительница Франции выступает в качестве воина: она прямо противопоставлена самой пророчице, которая испытывает естественный женский ужас перед вооружением. Образ девы-воина составлен из традиционных оппозиций («воин» и «дева»). Природные роли здесь изменены и переставлены: избавителем королевства от недругов явится не воин-мужчина, которому эта функция предназначена самим его естеством, а юная дева (слово риеПа имело именно такой смысл, см. ниже, с. 92), которая в обыденном представлении воплощает противоположные качества.

Исследователям народной культуры в средние века хорошо знаком этот принцип «перевертыша», перестановки, перемены мест и обычных ролей; на «низшем» уровне смеховой культуры он был открыт и изучен М. М. Бахтиным (а вслед за ним А. М. Панченко в работе о «мудрых глупцах», русских юродивых, — 9). В пророчестве Марии из Авиньона мы имеем дело с тем же принципом, но только на очень серьезном, «высшем», даже мистически возвышенном уровне. Конечно, образ девы-воина отстоит очень далеко от персонажей «смехового мира» — однако не настолько, чтобы нельзя было увидеть за этим при внимательном рассмотрении работу некоего общего механизма народного сознания. Дева— {85} воин — тоже «мир наизнанку», девальвация традиционных ценностей, в данном случае — представления о вине-мужчине (рыцаре) как защитнике королевства от недругов. И подобно тому как в «отклоняющемся поведении» юродивого содержались мотивы укора и общественного протеста, так и в «отклоняющемся образе» девы-воина отразились определенные общественные настроения этого времени и прежде всего глубокое разочарование «трудящейся части» населения Франции в способности ее «воюющей части» осуществить свою защитную функцию. [7] Это был своеобразный укор и «вызов» рыцарству.

Хотя, как отмечалось выше, пророчество о деве-спасительнице и опиралось на традиционную христианскую антитезу «Ева — Мария», самый образ девы-воительницы не имел аналогов в священном писании. Жанну еще при жизни часто сравнивали с ветхозаветными героинями — Эсфирью и Юдифью; в литературе XV в. это сравнение было общим местом. Но именно это сравнение показывает оригинальность образа девы-воина. В самом деле, Эсфирь и Юдифь были «национальными героинями», но не воительницами. Они спасали свой народ не вопреки своей женской природе, но благодаря ей. Библейская традиция не может объяснить генеалогию персонажа пророчества Марии из Авиньона. Но можно ли считать образ девы-воина детищем одной лишь фольклорной культуры?

Весной 1429 г., когда Жанна появилась «во Франции», и особенно после ее первых ошеломляющих побед заговорили о том, что приход Девы был предсказан старинным пророчеством, которое приписывали волшебнику Мерлину — популярному персонажу множества легенд и рыцарских романов, жившему, по преданию, в Шотландии в V–VI вв. Иногда, впрочем, автором этого пророчества называли знаменитого англо-саксонского философа и историографа Беду Достопочтенного (673–736 гг.), который слыл в средние века мудрецом и провидцем. Мы находим оба эти имени рядом с античной Сивиллой в уже упомянутой поэме Кристины Пизанской, посвященной Жанне-Деве (июль 1429 г.): «…Мерлин, {86} Сивилла и Беда провидели ее разумом за тысячу с лишним лет…» (Q, V, 12).

Известно несколько вариантов «пророчества Мерлина». Согласно одному из них, Дева «грядет на спинах лучников». Это трактовалось как предсказание победы французов над англичанами, главную боевую силу которых составляли лучники. Любопытна этимология данного варианта. Он представляет собой переосмысление применительно к обстановке во Франции на переломном {87} этапе Столетней войны не очень ясного текста одной хроники середины XII в., которая вкладывала в уста Мерлина совсем иное но смыслу астрологическое предсказание, опиравшееся в свою очередь на учение кельтских жрецов-друидов. Это предсказание гласило, что обновление мира наступит в тот момент, когда двенадцать знаков зодиака вступят в борьбу друг с другом и созвездие Девы «спустится по спине» созвездия Стрельца (50, т. I, 477).