Жанна д'Арк. Факты, легенды, гипотезы

Мы присоединяемся к тем исследователям, которые считают традиционный рассказ об испытании легендой. По мнению К. Дезама, эту «басню» пустила в ход молва, когда под впечатлением от французских успехов начал распространяться миф о Жанне (44, 120). Если верить показаниям руанского купца Жана Моро на процессе реабилитации, уже весной 1429 г. слухи о чудесном опознании дофина достигли столицы оккупированной Нормандии; Жан Моро узнал об этом от двух заезжих торговцев медной посудой (D, I, 462). Тогда же, по свидетельству ремесленника Юссона Леметра, {119} заговорили об опознании и на родине Жанны (D, I, 468). Наконец, версия троекратного испытания, попавшая на страницы ларошельской хроники, также есть не что иное, как слух, обработанный по стереотипам фольклорного мышления. Трудно сказать, возникали ли эти слухи спонтанно или же целенаправленно распространялись «карлистской» пропагандой, но разошлись они во всяком случае очень широко — как территориально, так и в социальном плане: о необыкновенных обстоятельствах «свидания в Шиноне» говорили в разных краях Франции купцы, ремесленники и крестьяне. Легенда об опознании дофина делала одновременно два дела: творила образ Жанны-Девы и укрепляла представление о Карле — законном наследнике французского престола. В том же направлении работала и легенда о «королевском секрете». Многие современники (но не очевидцы) «свидания в Шиноне» утверждали, что после того, как Дева чудесным образом опознала короля, он отвел ее в сторону и они о чем-то долго говорили. Утверждали, будто именно тогда она убедила его в божественном характере своей миссии, раскрыв секрет, который был ведом лишь богу и королю.

Сама Жанна отказывалась сообщать судьям какие-либо подробности; она была глубочайшим образом убеждена в том, что между ней и королем существует мистическая связь и все, что касалось короля, относилось к заповедному миру ее «откровений».

«Голоса мне велели сказать о неких вещах королю, а не вам»; «откровения, которые мне были, касаются короля Франции, а не тех, кто о них спрашивает»; «что же до откровений, которые относятся к королю, я ничего не скажу вам об этом без разрешения голосов» (Т, I, 60, 69, 72) — такие и подобные ответы слышали судьи, когда речь заходила о «королевском секрете». Вот, например, характерный диалог, состоявшийся 1 марта 1431 г. на пятом публичном допросе: «Спрошенная, какой знак она подала своему королю, чтобы показать, что явилась к нему от бога, отвечала: „Я вам все время повторяю, что этого вы не вырвете из моих уст. Спросите у него самого".

Спрошенная, разве она не поклялась говорить обо всем, что относится к процессу, отвечала: „Я уже вам однажды сказала, что не буду говорить о том, что имеет {120} отношение к королю; но о том, что относится к процессу и вере, я отвечу".

Спрошенная, какой знак она подала королю, отвечала: „Этого вы от меня не узнаете".

Тогда ей было сказано, что это относится к процессу.

Отвечала: „Я бы вам охотно рассказала об этом, но я обещала крепко хранить секрет и поэтому не скажу ничего. Я обещала это в таком месте, что не могу сказать вам что-либо без клятвопреступления".

Спрошенная, кому она это обещала, отвечала, что святой Екатерине и святой Маргарите, о чем известно королю» (Т, I, 88).

Из слов Жанны явствует, что под «секретом» (или «знамением») она разумела откровения, о которых говорила королю — и никому другому. Однако ничто в ее показаниях не указывает на то, что она говорила об этом уже на первой их встрече. Очевидцы аудиенции также не упоминают о каком-либо секретном разговоре.

Более того, судя по некоторым данным, Карл впервые выслушал «секрет» Жанны значительно позже — после того как она выдержала трехнедельный «экзамен» в Пуатье. Именно так освещает этот момент очень осведомленный современник — королевский секретарь Ален Шартье в послании, написанном сразу же после коронации Карла (17 июля 1429 г.) и адресованном кому-то из европейских государей. Это одно из наиболее ранних документальных свидетельств о Жанне, появившееся на свет в дни ее величайшего триумфа, исходящее из прекрасно информированного источника и излагающее официальную точку зрения французского правительства. В то же время это яркое литературное произведение (Ален Шартье был, как известно, выдающимся писателем), прославляющее подвиги Жанны (см. ниже, с. 160).