Жанна д'Арк из рода Валуа

Да, волнений за последние дни накопилось слишком много. Хоть и повзрослевший прежде времени, но ещё не крепкий детский мозг требовал отдыха и разрядки. И, каким бы туманным ни представлялось будущее, мерное покачивание кареты быстро сделало своё дело, убаюкав переволновавшегося Шарля не хуже детской колыбели. Щека его мягко утонула в теплом мехе воротника, голова затылком ткнулась в большую волосяную подушку за спиной, а перед глазами поплыли видения. Сначала это был портрет немного надменной девочки с золотой сеткой на волосах, а потом он вдруг слился с полузабытым образом доброй женщины, ухаживающей за ним в ту пору, когда он был ещё совсем маленьким и думал, что у него есть мать… Больше Шарлю ничего не виделось.

– Смотрите, Танги, кажется наш принц заснул, – заметила мадам Иоланда.

Она наклонилась вперед, чтобы снять съехавшую на лоб мальчика шапку, и внимательно всмотрелась в его лицо. Во сне оно стало совсем детским, открытым и очень несчастным.

– Он не слишком чувствителен?

Дю Шастель покосился на недавнего воспитанника.

– С ним не лучшим образом обращались, мадам.

– И вас это задевало?

– Да… Я рыцарь, ваша светлость. И рыцарские законы учил, как все, перед аналоем. Теперь это мои молитвы, одна из которых гласит, что щит рыцаря должен быть прибежищем слабого и угнетённого.

– Впервые слышу, чтобы королевского сына называли слабым и угнетенным.

Герцогиня откинулась на спинку своего сиденья.

За окном тряско двигалось обширное поле с черными точками ворон. Не так давно рассветившееся восходом небо, нежно румянилось, обещая день ясный и солнечный. И рядом с уснувшим принцем, вся эта езда казалась покойной и умиротворяющей.

– Да.., королевский сын, – медленно повторила мадам Иоланда.

Было слышно, как снаружи начальник стражи что-то громко крикнул своим лучникам, которые, спустя мгновение, проскакали вперед – видимо расчищать дорогу.

– Этот мальчик через несколько лет должен будет стать нашим королём, – произнесла герцогиня, словно говоря сама с собой. – Королем, способным остановить эту глупую войну не перемириями, не уступками, а полной и окончательной победой Франции, чтобы в глазах потомков заслужить прозвище «Победоносный»…

Карета остановилась, и мадам Иоланда замолчала, опасаясь, что проснется Шарль. Но, как только двинулись дальше, и мальчик, сонно повозившись, затих, она снова заговорила.

– Я вовсе не призываю вас, Танги, забыть свои рыцарские принципы, но думаю, что вам следует пересмотреть своё отношение к принцу.

– Оно и так будет пересмотрено, мадам, – заметил дю Шастель, – я ведь больше не служу ему.

– Да, конечно, вы больше не будете выносить его горшки и застегивать на нём камзол, но любить-то вы его будете, как и прежде – как «слабого и угнетённого», а мне именно этого и не надо. Шарлю отныне не следует искать утешения за вашим щитом. Теперь он должен учиться чувствовать за собой все рыцарские щиты Франции, а вы должны его этому учить, вне зависимости от того, кому с этой поры служите.

– Я вас понял, мадам, – склонил голову дю Шастель.

Он хотел было и руку к груди приложить, но в этот момент полость, укрывавшая мальчика, поползла вниз, и рыцарь кинулся её заботливо поправлять.

Мадам Иоланда улыбнулась. Ей нравилось, что Танги никогда не задавал вопросов. Надо – значит, надо! И даже тот факт, что третий сын короля никаких юридических прав на престол не имел, но воспитываться должен был, как дофин, казалось совсем его не волнует. А между тем, вопрос о том, каким образом исчезнут с дороги Шарля два его старших брата, должен был бы не раз возникнуть у рыцаря в голове…

– Скажите, Танги, почему вы ни разу не спросили меня о законности того, во что я вас втягиваю? – спросила герцогиня. – Вы так слепо мне верите, или тоже, как многие другие, считаете Шарля единственным законным сыном короля?

– Я вам верю.

– Но разве необходимость верить вслепую вас не обижает?

– Нет.

Дю Шастель посмотрел герцогине прямо в глаза, и в этом взгляде прочиталось всё, что стояло за этим твёрдым, коротким «нет». Мадам Иоланда даже смутилась, так явно она увидела преданность, опирающуюся на глубокую любовь. Пожалуй, с этакими чувствами никто бы вопросов не задавал, и, начитайся в свое время арагонская принцесса любовных романов, она бы, наверное, дрогнула и, кто знает, кто знает… Но герцогине Анжуйской было не до страстей.

– Мой милый, Танги, – начала она властно и отстраненно, – я очень ценю вашу преданность, однако, среди людей, отобранных мной в помощники, нет ни одного слепого исполнителя. До сих пор не выдавалось удобного случая посвятить вас во все тонкости моего плана, но сейчас сделать это и можно, и необходимо…

Она подняла руку, останавливая Танги, который, судя по всему, собрался её горячо благодарить, и продолжила, не меняя тона:

– Вы пока только слушайте, сударь. Снотворный порошок, который я подсыпала в вино Шарлю, очень слабый и действует недолго, а сказать я должна очень много… Итак, помните ли вы то пророчество о Деве, которое и я, и отец Мигель так навязывали вам когда-то для прочтения?

– Я охотно его прочёл…