Жанна д’Арк из рода Валуа. Книга 2

Даже от Жана Бургундского, светлой памяти благодетеля, не получал он таких почестей, которые сыпались ныне с благодарных рук дальновидного Филиппа. Всего неделю назад – неслыханная честь! – герцог принял приглашение Кошона на обед и был очень доволен тем, что подавали его любимую рыбу под соусом, сладкое вино с корицей и фрукты, орошенные вином. Там же, на обеде, во всеуслышание, Филипп заявил, что намерен, прямо за этим столом, держать свой герцогский совет, потому что «все, кто нужен, присутствуют». И поручил красному от удовольствия Кошону, составить тот документ, который, как раз, и следовало огласить в судебной палате через три дня. А ещё через месяц герцог Бургундский пообещал возглавить процессию торжественного въезда самого Кошона в Бове, что значительно поднимет престиж нового епископа в глазах местных клириков!

Так что теперь, поднимая благословляющие руки над толпой, сбежавшейся приветствовать сразу двух королей, преподобный Пьер думал, что такого мира и покоя, которые ныне воцарились в его душе, не бывает, наверное, даже у святых. Сбылась вожделенная мечта! И тут же появилась новая, до которой тоже рукой подать, потому что летом, если верить де Ринелю, когда Монмут с молодой супругой отправится в Лондон, чтобы начать подготовку крестового похода на Святую землю, возможно.., ох, как возможно! … он возьмёт с собой и Пьера Кошона в качестве советника!

И душа епископа Бовесского ликовала, возносясь выше ангельских голосов певчих из часовни Сен-Шапель.

Пуатье

(1420—1421 годы)

После убийства Жана Бургундского первым бессознательным порывом мадам Иоланды было уехать обратно в Анжу и «отвратить свой лик от дома дофинова» и ото всей сплотившейся вокруг него коалиции. Но потрясение, как результат рухнувшего плана – такого продуманного, выношенного, подготовленного с ювелирным расчетом– оказалось настолько велико, что буквально «обездвижило» герцогиню на несколько дней. Она только и могла, что молча выслушивать сбивчивые оправдания Шарля, которые сводились, в основном, к одному: «Он угрожал вам, матушка»; потом высокопарные объяснения де Жиака: «Нанесённое оскорбление метило не в меня, мадам, а в наследника престола. Вы бы видели, как нагло Бургундец повёл себя при встрече…»; покаянные извинения Дю Шастеля, которого «даже не взяли навстречу, не то, чтобы поставить в известность о заговоре». И только один раз, видимо совсем забывшись от боли неожиданного удара, она обернулась к Рене и с горечью спросила:

– Ты куда смотрел?

Но осеклась и тут, увидев в глазах сына сожаление и невысказанный упрёк. Кто, кто, а он не имел к произошедшему никакого отношения, потому что приехал ненамного раньше матери.

«Надо было ввести его в парламент, – запоздало подумала мадам Иоланда. – Уж Рене не дал бы этим интриганам разгуляться…». А теперь, что ж… Проводить дознания и выяснять, кто, что делал, почему и зачем, было уже поздно. Дело сделано. И сделано топорно во всех смыслах.

Срочно вернувшийся в Пуатье герцог де Бар предлагал какие-то слабые меры, призванные хоть как-то загладить ситуацию, и даже советовал обратиться к папе, упирая на то, что вопрос о тираноубийстве был не так давно решён им положительно. Номадам Иоланда безнадёжно качала головой. О каком папе могла идти речь, если своей тиарой Мартин Пятый был целиком обязан герцогу Бургундскому?!

– Мы только разозлим его напоминанием о тяжбе по поводу тираноубийства, и заставим принять сторону английского короля в вопросе престолонаследования. Вы сами знаете, дядя, каким благочестивым считают Монмута в Европе, и папа только выиграет поддерживая его против дофина-убийцы.

Целую неделю герцогиня находилась в бездействии, медленно, как после смерти мужа, возвращаясь к активной жизни и прикидывая, что в создавшейся ситуации можно сделать. И, хотя очевидно было, что сделать ничего уже нельзя, мадам Иоланда нашла-таки выход – начать всё сначала. Начать, хотя бы, исходя из имеющихся реалий и, стараясь подготовиться к любому, даже самому плохому, обороту дела. Предупреждён, значит вооружён! А предугадать следующие шаги противников было не так уж и сложно, и надо было лишь определиться, насколько далеко они готовы зайти?

Поэтому, оставив в стороне поиск правых и виноватых, герцогиня, первым делом приструнила парламент, послушно присевший перед ней на задние лапки, потом вызвала из Анжусвоего третьего сына – шестилетнего Шарля – которого немедленно же и определила на службу к дофину. «Моя семья приняла когда-то на себя заботу о принце Франции, и теперь, что бы ни случилось, мы ответственны за его жизнь и достоинство, все от мала до велика! – холодно оповестила она парламент. – В эти тяжёлые дни, когда от дофина бегут те, кто лишь притворялся искренне преданным, я призываю под его знамёна даже своего малолетнего сына. И всякий, кто не только на словах считает наше дело правым, пусть следует моему примеру!».