Мессир Артюр сердито пробормотал что-то неразборчивое и посмотрел на галерею. Туда, где в отблесках факельного огня угадывались фигуры дофина и Жанны, словно намеченные красно-оранжевыми штрихами.
– Что, что? – не понял его бормотания Алансон.
– Я говорю, поживём, увидим, – отчеканил, не оборачиваясь, Ришемон.
В сумрачной галерее мир словно разделился надвое. По одну сторону, затянутые мраком окрестности, где лишь поблескивала лунным отражением река, недавно вскрывшаяся ото льда. А по другую – ярко освещённый мирок каминного зала, в котором растревоженным водоворотом кружили люди, похожие отсюда на цветной, пёстрый, но плоский гобелен, знакомый с детства, и скрывающий некую запретную дверь. Шарль чувствовал это, не пытаясь сформировать чувства в чёткие мысли. Он знал только одно – происходит то, о чём в полную силу боялся даже мечтать. И девушка перед ним, хоть пока ещё и робко, но всё же заставляла с уверенностью думать – завтра по одну сторону от него мрак рассеется, а по другую рухнет наконец этот пыльный гобеленовый полог и дверь в новую жизнь всё-таки откроется!…
Жанна, по особенному, бережно потянулась к его ладоням и, словно успокаивая, накрыла их своими.
Шарль задрожал, чувствуя одновременно, как перетекает в него через эти ладони новое, не испытываемое до сих пор, спокойствие. Он бы мог сравнить это с теми ощущениями, которые вызвали в нём когда-то первые материнские заботы герцогини Анжуйской… Но с тех пор он столько раз обманывался…
– Я боюсь снова обмануться.., – прошептал дофин почти против воли.
Это было тайным, доверяемым только молитве, и не произносимым вслух никогда…
– Ничего больше не бойтесь!
Голос у девушки уверенный, идущий, будто бы, из его собственной души…
– Вы единственный законный король Франции, угодный Богу,..
Она, неотрывно смотрела дофину в глаза.
– Да, да, – зашептал в ответ Шарль. – Но откуда ты знаешь? Откуда… Неужели сам Господь?!… Но почему тебе, а не мне, напрямую?! Кто ты?
– Голос Бога – это озарение. Оно не спускается в мир, где царят ложь и злоба, как солнечные лучи не могут осветить болото изнутри. Вас заставили жить в таком болоте, потому что вы заметны и на виду у всех. Я же не знаю ни отца, ни матери. С раннего детства меня, забавы ради, обучили ездить верхом и стрелять из лука. Но потом.., я же писала в своём письме… Потом всё неясное, что жило в моей душе и волновало, обрело смысл и цель! Я давно чувствую, что призвана спасти вас и королевство, но услышала это несколько лет назад от той, которая действительно слышит Бога…
– Да, да, – снова кивал Шарль, слушая и не слыша до конца.
Слова этой девушки были сейчас всего лишь обрамлением того, главного, что уже свершилось. И слова о написанном письме прошли по задворкам сознания слабым воспоминанием – да, что-то такое было. Но так ли уж это важно? Он – король! Вот и ответ на его молитву! И теперь, даже перед самим собой, в самые сокровенные минуты, он, Шарль – ничтожный бастард, из последних сил отстаивающий свои права – может, не кривя душой, сказать: Господь желает, чтобы Я правил!
– Проси, что хочешь! – пылко сказал он, прерывая Жанну на полу слове. – Я дам тебе всё, чтобы ты выполнила Божью волю!
Глаза девушки наполнились слезами.
– Дайте мне спасти вас, дофин. И короновать, как положено…
В зале кто-то чему-то засмеялся и Шарль вздрогнул, как от пощечины.
Быстро взглянул на Жанну – заметила ли.., поняла ли?.. Сразу увидел – да, поняла. Но поняла без жалости, с которой понимали, обычно, Танги и матушка, и все те, кого он считал близкими, и кто, на деле, никогда не был ему ближе, чем эта девушка, понимающая всё таким, каким оно и было…
– Только я спасу вас, – добавила она.
– Да. Да. Только ты!..
Шарль крепко взял Жанну за руку и повёл в зал. Все разговоры там мгновенно стихли, а все лица повернулись к ним с явным ожиданием – что же дальше?
«Это они только ради неё», – в последний раз подумал в Шарле прежний дофин.
А новый король, с лёгким раздражением на прежнего, громко объявил:
– Я верю этой девушке! И отныне во всём буду следовать одной лишь воле Господней, которая велит МНЕ быть королём!
Дижон
Недавно оструганные доски строящихся свадебных павильонов словно светились на фоне тёмной, оттаявшей под первым солнцем площади. Из окон угловой башни их было особенно хорошо видно, но у Филиппа, застывшего в задумчивости, почему-то появились странные мысли о недостроенном эшафоте.