Жанна д’Арк. Святая или грешница?

Усвоив для себя, что Дева является орудием дьявольских сил, судьи принялись вопреки фактам прикладывать этот вердикт ко всем ее делам и личным качествам. То, что еще на стадии предварительного расследования не вызывало никаких вопросов, вдруг приобрело зловещий смысл. Оставив родителей, Жанна, оказывается, преступила заповедь дочерней любви. Приказав атаковать Париж в праздник Богородицы, она совершила святотатство. Пытаясь спуститься с башни Боревуара, не упала случайно, а пыталась будто бы покончить с собой, что для христианина является тягчайшим грехом. Все это складывалось в весьма неприглядную картину, которую закономерно венчало обвинение в колдовстве — ведь только благодаря ему Жанна могла взять верх над непобедимой английской армией!

Главным доказательством ереси в глазах судей стало мужское платье Девы. Обличая ее, они ссылались на Библию: "На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом Богом твоим всякий делающий сие" (Втор. 22. 5). Правда, в той же библейской книге содержится немало установлений, которые даже в Средние века никто не собирался соблюдать, — например, не надевать одежды из шерсти, смешанной со льном. Заповедь о мужской одежде тоже не считалась такой уж безусловной, о чем писал вскоре после освобождения Орлеана крупнейший французский теолог Жан Жерсон: "Бранить Деву за то, что она носит мужской костюм, значит рабски следовать текстам Ветхого и Нового Заветов, не понимая их духа. Целью запрета была защита целомудрия, а Жанна подобно амазонкам переоделась в мужчину именно для того, чтобы надежнее сохранить свою добродетель и лучше сражаться с врагами отечества. Воздержимся же от придирок к героине из-за такого ничтожного повода, как ее одежда, и восславим в ней доброту Господа, который, сделав девственницу освободительницей сего королевства, облек ее слабость силой, от коей нам идет спасение".

В мужской одежде Жанна предстала перед комиссией в Пуатье, специально исследующей ее верность христианской морали, и комиссия не увидела в этом ничего странного или греховного. В той же одежде она общалась с королем и архиепископом Реймсским, ходила в церковь, принимала Святые Дары. И вот теперь суд в Руане констатировал: "Названная женщина утверждает, что надела, носила и продолжает носить мужской костюм по приказу и воле Бога. Она заявляет также, что Господу было угодно, чтобы она надела короткий плащ, шапку, куртку, кальсоны и штаны со многими шнурками, а ее волосы были бы подстрижены в кружок над ушами и чтобы она не имела на своем теле ничего, что говорило бы о ее поле, кроме того, что дано ей природой… Она отвергла кроткие просьбы и предложения переодеться в женское платье, заявив, что скорее умрет, нежели расстанется с мужской одеждой". Последний пункт вызывает сомнения: мы знаем, что Жанна иногда надевала женское платье, например на коронации Карла VII. Зачем ей было отказываться от этого теперь, когда упрямство грозило ей гибелью? Режин Перну предполагает, что тюремщики издевательски предлагали ей снять мужскую одежду, не предлагая взамен женской. Конечно, она не могла предстать перед солдатами обнаженной, что и было выдано судом за упорство в грехе. Во время одного из допросов она заявила, что готова надеть женское платье, только чтобы уйти в нем из тюрьмы. В другой раз сама попросила дать ей платье, чтобы пойти в нем к мессе: "Дайте платье, какое носят девушки-горожанки, то есть длинный плащ с капюшоном, и я надену его". Конечно, судьи не выполнили эту просьбу и поскорее забыли о ней, чтобы не разрушать нужную им картину.

Собранных с большим трудом фактов в принципе хватало, чтобы осудить Деву на смерть, но Кошону, любившему точность, требовалось более веское доказательство. После "мозгового штурма" члены трибунала придумали, как его получить. 15 марта в камеру Жанны явился следователь трибунала Жан де Лафонтен, часто замещавший епископа Бове на допросах, в сопровождении инквизитора и четырех асессоров. Вместо обычных вопросов о голосах и мужской одежде они неожиданно спросили о другом — согласна ли она передать свои слова и поступки определению святой матери-церкви? Сразу заподозрив ловушку, она переспросила, о чем идет речь. Лафонтен уточнил вопрос:

— Согласна ли ты подчиниться воинствующей церкви?