Жанна д’Арк. Святая или грешница?

Деву завели на малый помост, чтобы она выслушала последнее напутствие проповедника. Для этого Кошон пригласил известного странствующего проповедника Гийома Эрара, который выбрал темой проповеди с троки Евангелия от Иоанна: "Лоза не может приносить плоды, если она отделена от виноградника". Он искусно подводил слушателей к мысли о том, что Жанна, отделившая себя от церкви, не только погубила свою душу, но и увела на ложный путь тех, кто верил ей. Одним из них спи "самозваный" король Карл, положившийся на слова и дела еретички и сам ставший еретиком и преступником. То же относится ко всем его приближенным и к духовенству, которое не направило Жанну на истинный путь.

Дева решилась возразить:

— Осмелюсь вам заметить, мессир, что мой король вовсе не такой, как вы утверждаете. Клянусь жизнью, он самый благородный из всех христиан.

Разливающийся соловьем проповедник мигом превратился в рычащего льва, приказав девушке замолчать — "иначе ее заставят это сделать". Потом, как ни в чем не бывало, завершил речь. В конце он снова обратился к Жанне, попеняв ей за то, что она отказалась подчиниться святой римской церкви.

— Я отвечу вам, — отозвалась она. — Что касается подчинения церкви, то я просила судей отослать мое дело в Рим, на суд святому отцу-папе, которому я вручаю себя — первому после Бога. Что же касается моих слов и поступков, то в них не повинен ни король, ни кто-либо другой. А если в них и было что дурное, то в ответе за это только я.

Жанне трижды предложили отречься от еретических заблуждений и трижды она отказалась. После этого Кошон стал медленно, зловещим голосом читать приговор, где говорилось о передаче нераскаянной грешницы в руки светской власти и просьбе обойтись с ней снисходительно — "без пролития крови", что было обычным обозначением смерти на костре. Он не успел дочитать до этого места, когда узница вдруг крикнула:

— Стойте! Я готова, готова принять все, что вы хотите, и подчиниться вашей воле!

Кошон, уже не ждавший этого, быстро достал подготовленный заранее текст отречения. Бумагу вручили Жанне, и она дрожащей рукой поставила под ним свое имя. В официальном протоколе сказано: "Тогда же, на виду у великого множества клириков и мирян она произнесла формулу отречения, следуя тексту составленной по-французски грамоты, каковую грамоту собственноручно подписала". После этого смертный приговор ей заменили другим, тоже составленным заранее, в котором говорилось, что суд учел раскаяние подсудимой: "Поскольку ты, как было сказано, совершила дерзостное преступление против Бога и святой Церкви, мы окончательно приговариваем тебя нести спасительное покаяние в вечном заточении, на хлебе страдания и воде скорой, дабы ты оплакала совершенное тобой и впредь не совершала ничего, что следовало бы оплакать; при сем мы оставляем за собой право на нашу милость и смягчение приговора". Осужденную, которая едва понимала, что происходит, усадили в телегу и повезли в Буврейский замок. Из разочарованной толпы, надеявшейся поглазеть на казнь, вслед ей летели гневные крики и гнилые овощи.

Почему Жанна, до сих пор непреклонная, согласилась подписать лживый документ, позорящий ее и дело, которому она отдала жизнь? Ответ очевиден — мучительно больно умирать в 19 лет страшной смертью на костре в окружении враждебной толпы, с ощущением, что не только прежние соратники, но и сам Бог отвернулся от тебя. Кладбище Сент-Уэн стало для Девы ее Гефсиманским садом, мигом слабости и сомнений, за которым пришла новая вера, уже лишенная надежды, но оттого не менее крепкая. Но что за грамоту она подписала? В официальном протоколе приводится многословный текст раскаяния во всех приписанных ей преступлениях, занимающий почти две страницы. Но на оправдательном процессе врач Гийом де ла Шамбр (это он лечил Жанну во время болезни) сообщил: "Дева прочла короткий текст, состоявший из 6–7 строчек на сложенном вдвое листе бумаги; я стоял так близко, что мог легко различить строчки и их расположение". Это подтвердил асессор Пьер Миже: "Чтение формулы отречения заняло столько же времени, сколько нужно для того, чтобы прочесть "Отче наш"".

Очевидно, что речь шла о другом документе — последнем подлоге Кошона, который понимал, что Жанна даже под страхом смерти не подпишет тот документ, что был нужен ему. Конечно, она не могла прочитать его, но обязательно попросила бы сделать это кого-то из окружающих. Так и случилось — грамоту прочитал судебный пристав Жан Массье, вспоминавший: "В этой грамоте было сказано, что Жанна не будет впредь носить оружие, мужской костюм и прическу "в кружок", не считая других пунктов, каковые я не припоминаю. Я утверждаю, что эта грамота содержала не более восьми строк. Я твердо знаю, что это не та грамота, которая помещена в протоколе процесса, ибо та, что помещена там, отличается от той, которую я прочел и которую Жанна подписала". Конечно, такой документ Дева могла подписать, поскольку он не содержал нелепых обвинений, с которыми она никак не могла согласиться.