Жанна де Ламотт

Лидочка-графиня, как звали молодую графиню Косунскую, была в дурном расположении духа с самого праздника у графа Прозоровского и ничто не могло ей вернуть обычной ее веселости. Она была капризна, рассержена, всем недовольна и несколько раз принималась по пустякам плакать, без всякого, по-видимому, к тому повода. Однако повод у нее был и достаточно серьезный.

Не то чтобы она так уж была влюблена в Сашу Николаича; напротив, при иных обстоятельствах, займись он исключительно ею, например, она перестала бы и внимание обращать на него; но дело было в том, что он первый из молодых людей, встречавшихся ей до сих пор, как бы пренебрег ею.

Своенравная, самолюбивая и своевольная Лидочка-графиня возненавидела за это его и знала, что никогда ему не простит этого.

Но именно потому-то ей и хотелось, чтобы Саша Николаич увлекся ею особенно сильно, чтобы отомстить ему, отплатив той же монетой, только сторицей, и насмеяться над ним и прогнать его вон тогда, когда это для него будет вопросом жизни и смерти. Она решила, что сделает для этого все, и добьется своего.

Лидочка кипела внутри и не могла никак успокоиться.

В самом деле, она, графиня Косунская, из-за которой два ее соотечественника поляка чуть не подрались на дуэли, она, танцевавшая мазурку, по ее мнению, лучше всех в Петербурге, должна была по милости этого Николаева (впрочем, тоже хорошо танцевавшего мазурку) пойти на этот танец с первым же попавшимся ей кавалером, поскакавшим рядом с нею, как воробей по дороге.

Лидочка-графиня утешалась только тем, что пыталась приподнять завесу будущего. Она заставила старую кормилицу Юзефу, пользовавшуюся, впрочем, таким же положением в доме, что ее звали не иначе, как панна Юзефа, гадать себе не картах.

Панна Юзефа славилась умением складывать карты и читать в них о том, что случится. Самой Лидочке уже случалось испытывать справедливость ее предсказаний; поэтому она на этот раз особенно горячо требовала, чтобы Юзефа сказала ей всю правду.

– Да, нет ты скажи, Юзефа! – повторяла она, положив оба локтя на стол и подперев щеки кулаками, – ты мне скажи прямо, отомщу я ему или нет?

– Это так сразу увидеть невозможно! – рассудительно произнесла Юзефа и покачала головой. – Я вижу по твоим картам, что тебе предстоит всякое благополучие: богатство и жених будто бы даже королевской крови…

Юзефа не скупилась на посулы в будущем, потому что, во-первых, они ей ничего не стоили, а, во-вторых, она рассчитывала этим доставить удовольствие.

– Да не надо мне твоего жениха королевской крови! – возразила Лидочка, все-таки, однако, улыбаясь, – желаю знать, отомщу я тому, кто посмел обидеть меня?

– Да кто же это посмел, моя паненка? – удивилась Юзефа.

– Смел, Юзефа, смел!.. Тот самый Николаев, который, казалось, только и мечтал о том, чтобы я обратила на него свое благосклонное внимание…

– Ну да?! Конечно, он должен был бы быть счастлив этим, а вдруг решился на такое дело, чтобы обидеть тебя?!.. Да может быть, это тебе только показалось?

– Все равно: хоть бы и показалось даже, он уже и виноват!..

– Тогда на него должны пасть все кары небесные… постой-ка, я разложу на него карты, и посмотрим, что ему предстоит… Вот сейчас я погадаю на бубнового короля!

Юзефа стала гадать и, разложив карты, стала предрекать ему всякие несчастья и неблагополучия, если только одна черноглазая паненка не простит его.

– Это черноокая паненка, разумеется, я? – загорячилась Лидочка-графиня. – Ну, а эти несчастья я причиню ему?

– Это видеть невозможно! – опять повторила Юзефа. – Как же ты хочешь, чтобы карты уж так все говорили?!..

– Ну так твои карты, значит, ничего и не стоят! – рассердилась Лидочка, которой просто надоело это гадание. Оно было способно развлечь ее, но никак не успокоить. – Ну и уходи со своими картами! – капризно продолжала она. – Что ж это за гаданье, если по этим картам и узнать-то нельзя!

Юзефа обиделась и ушла к себе в комнату. Она очень любила вскормленную ею Лидочку-графиню, но она была полькой, как и ее питомица, а потому и была тоже вспыльчива и до некоторой степени злобна.

Гадание на картах составляло не только неотъемлемую, признанную за Юзефой привилегию, но и источник ее авторитета в доме, а потому она особенно ревниво относилась к этому своему искусству.

«Ну конечно, – рассуждала она, – Лидочка еще молода, но все-таки она не должна так обходиться со мною, своею кормилицей…»

И чем больше она думала об этом, тем досаднее становилось у нее на душе. Ей уже казалось, что паненка чуть ли не выгнала ее из дома; ведь она сказала: «уходи со своими картами!» – каково же было слышать это старой кормилице?!

Юзефе казалось, что никогда в жизни она не терпела такой обиды, что свалившаяся на нее неприятность из ряду вон выходящая. И, как женщина суеверная, она сейчас же стала искать, в чем она могла провиниться перед судьбою, что та послала ей в наказание эту неприятность?

Напав на эту мысль, она остановилась на ней и стала думать. Но и думать ей не пришлось долго, решение явилось само собою