Жар-книга

Она реально пришла на Шекспира.

И вот актеры, инстинктивно понимая запрос публики, пробуют как-то этого Шекспира сыграть, пусть плохо, но всерьез. Пусть рутина, но старательно. Без осовременивания, без стилевых поисков, без находок и прорывов.

Так уж приказали боги театральной рутины, что Гонерилья – корпулентная распутная баба уже в возрасте (раз она старшая дочь), и милейшая Ольга Карленко играет что-то вроде владелицы магазинчика, которая впала в беспредел. Между тем, это еще вопрос – сильно ли разнятся дочери Лира между собою в возрасте. Но Козинцев, которого режиссеры не называют обычно в качестве влиятеля, но который, конечно, многое определяет даже «от противного» во всех постановках «Лира», создал строгую градацию дочерей Лира – от суровой старшей до прелестной младшенькой. Так и закрепилось.

То есть «Биллис Бэнд» «Биллис Бэндом», а все штампы на месте.

По существу – новостей нет. Потому что есть летучие режиссерские мечтания, а есть плотная реальность театра, конкретного Театра юных зрителей на Семеновском плацу.

У театра нет настоящего художественного попечителя – его болтает и шатает уже двадцать лет.

Остатки труппы Корогодского – отличные актеры – своей выучкой и статью противоречат актерам новых времен.

У театра со времен Праудина нет программы, он потерял прежнее лицо и не нашел нового, он не знает своей аудитории, но выживает, трудится, и даже вырабатывает иной раз маленькие очаги творчества.

Атмосфера, бывшая тут когда-то, напрочь выстужена сквозняками, актеры говорят на разных языках, их нужно долго «варить» в каком-нибудь едином котле, чтоб они научились понимать друг друга.

В «Лире» они друг друга не видят и не слышат – не нарочно. Так выходит. Слишком заняты личным сценическим выживанием. Неуклюжими костюмами (странное платьице у Реганы – в талию, с треном сзади, 70-е годы позапрошлого века). Неясностью трактовки. Вообще горькой своей русской судьбой.

Дрейден – тот не слышит и не видит партнеров преднамеренно. В этот раз он всерьез осваивает весь объем роли – хочет сыграть то, что положено от начала до конца, и гневливость, и самодурство, и прозрение, и сарказм, и обретение, и потерю, и бурю – и все это сам, один. Выходят у него вполне те места, когда Лир превращается в самого поэта и говорит о вещах отвлеченных – почему плачет младенец, приходя в мир, или знаменитое «нет в мире виноватых», которое в переводе Сороки звучит как-то по другому.

(Досадно. Перевод Сороки мне не нравится – может, он точнее передает Шекспира, но миру неизвестен поэт Сорока, миру известен поэт Пастернак, и точен он или нет, он выражается как гениальный поэт: властно и заразительно. Лучший перевод Шекспира – у Пастернака, лучшая музыка к «Королю Лиру» – у Шостаковича, а я грешна и люблю лучшее…)

Сергей Дрейден большой и настоящий актер, именно поэтому он не может всё играть одинаково сильно. В «Лире» у него есть трогательные и выразительные моменты – особенно, когда «королевское», земное, уходит из короля и остается человеческое – духовное. Дрейден на сцене – крайний индивидуалист и эгоцентрик, поэтому «безумие» короля для него спасительный способ видеть не то, что на сцене, а то, что проплывает перед мысленным его взором.

Получается какой-то иной спектакль, о чем-то другом. О нищете и бессмыслице жизни, которую преодолевает мужественный одинокий дух. Об иронии как средстве защиты личности от безвкусного трагизма бытия. Отличные, но краткие моменты.

Вообще-то на сцене – чуть ли не с десяток хороших и настоящих актеров и никакого счастья при том. Я ж говорю – не получилось, не воплотилось. Не та пьеса, не в том месте, не в то время.

В конце не говорят мое любимое: «Какой тоской душа ни сражена, быть стойким заставляют времена…» – может, и правильно.

Не заслужили.

Может, пока не трогать ни Шекспира, ни Чехова?

Может, пусть полежат-отдохнут?

Попросить «Биллис Бэнда» сочинить какую-нибудь пьесу из жизни отцов и детей, правильно?

И тогда мы наконец оторвемся по-питерски.

2011

Помнишь ли ты? – Помню ли я!

(Несколько слов в честь Пропавшего театра)

Размышляя о природе и смысле театрального впечатления, я нахожу, что особая Мнемозина театрального зрителя нежнее, восторженнее и… справедливее, чем Мнемозина обыкновенная. В самом деле: от личного прошлого мы вечно хотим то правды, то милосердия, и вспоминаем избирательно и прихотливо, каждый раз подверстывая впечатление под запрос. Каторжная работенка! Тогда как театральная память лучится ровным светом и транслирует одну и ту же глубокую мысль: ах, как было хорошо!

Я вспоминала свой Пропавший театр все лето 2008 года, когда сидела на монтаже фильма о нем (мой фильм так и называется – «Пропавший театр»). С 1972 по 1979 год я была верным зрителем Ленинградского театра музыкальной комедии, в ту пору, когда там гремели мюзиклы в постановке Владимира Воробьева.