Жар-книга

– Нет, господин Браун, мы уже учимся в высших учебных заведениях. Я могу оставить вам свою визитку. Пожалуйста.

– Благодарю. Еще одна просьба: пожалуйста, эту сумку… возьмите и…

– Закопать где-нибудь? – спросила Ксана. – Мы сами хотели, но надо было хозяина спросить.

– Вы совершенно правы. Всегда следует спрашивать хозяина. С юридической точки зрения вы поступили грамотно.

– А вы юрист? – полюбопытствовала Варя.

– Закончил университет в двадцать третьем году. Адвокат Браун, к вашим услугам.

Ксана что-то считает в уме и смотрит ошарашенно.

– Я девятьсот первого года рождения, – говорит Браун.

– Я запутался, – с тоской объясняет Максим невозмутимому Феде. – Надо взять себя в руки, и все. Да, я люблю Лерку, ну и что? Любить одно, а жить другое. Не могу я с ней жить! Душит она меня! А ты с ней не встречаешься? Нет? Она тебя не любит. Смеется над тобой. Этот, говорит, припадочный, в светлых мечтах и в грязных носках! А ты чего в куртке? – сними, жарко.

Тянется к Федору, собирается, что ли, куртку ему расстегнуть. Федор коротко и сильно бьет его по лицу.

– О, ребята уже поговорили, – комментируют за соседним столиком.

Юра выбегает во двор, Эльвиры нет. Он туда-сюда посмотрел – нет. Собрался уходить.

– Русский! – пропел голосок. – За помойкой не смотрел?

Юра бежит к мусорному баку, из-за которого вылезает чумазая.

– Ну чего, беленький, свободен?

– Свободен! – смеется Юра. – Мамка сразу отрубилась.

Идут по городу к рынку.

– Тырить со мной будешь?

– Нет, не могу. Ты давай сама, а я на стреме.

– А нужна мне стрема твоя! Я чисто работаю, два раза только замели. Я такую косметику вчера взяла!

– А тебя ничего… отпускают?

– Да кто с нами будет возиться… с испанцами. Я же не беженка, я в Горелове прописана. В школу хожу… ходила. Тут год пропустила. Тебе сколько лет?

– Полных десять.

– А я старше тебя! Мне в марте одиннадцать было. Ну чего, русский, кушать хочешь? Посиди тут.

Иван и еще двое парней плавают по каналу. Лера машет им.

– Ребята! Хватит! Акция закончена! Нельзя в этой воде долго, шкура облезет!

– Петербург – столица небесной России! – отвечает Иван.

– Да здравствует чистота! – кричит другой парень. – Мы молодые уборщики страны!

– Господин Браун, – говорит Варя, – вам сто четыре года? Это… так нельзя оставлять. Вы, может, старейший житель Петербурга. Я напишу. Я с одной газетой сотрудничаю.

Старик посмотрел на визитку.

– Госпожа… Варвара Панкратова? Благодарю. Простите, что не могу сегодня принять вас как следует. Я… нездоров.

По лицу его вдруг быстро побежали слезы.

– Простите, извините, – забормотали девочки. – Мы пойдем, спасибо. Мы все сделаем. Мы место пометим, вам потом можем показать. До свидания.

Вылетели из комнаты. Старик остался один.

– Дора, Дора, – зовет он. – Дора… Наказание, а не собака. Дора! Ко мне!

Федя на улице, злой. Бормочет: «Гадина… тварь». Заходит в компьютерный центр. Довольно приличный – там даже есть маленькое кафе для общения усталых путешественников. Платит, садится.

Женщина пьет кофе, держа чашку растопыренными пальцами, – сушит лак.

– Везде была, – говорит она Фариде. В Германии, в Италии, в Америке. На юге Франции прожила четыре года.

– Хорошо там? – спрашивает Фарида.

– Хорошо. Только странно: как будто ты уже умер.

– Умер и в рай попал, да?

– Не то чтобы в рай. Куда-то попал. И это уже не ты. Очень хорошо, а на жизнь не похоже.

– В гости приехали? Я говорю – вы в Питер как, погостить?

– Найти одного человечка, – говорит Клара и темнеет лицом. – Мне человечка найти надо.

Эльвира шустро движется по рынку. Тырит она действительно ловко. Иногда вступает в разговор с продавцами, те сами кидают ей помидор или гранат.

Лера и Космонавтов сидят в сквере. Космонавтов разделся до пояса, поливает себя водой из бутылки.

– Это было в тему, – говорит он. – Вы не сходя с места придумали для людей смысл жизни!

– Себе только не могу придумать. Смысл жизни. Я вот целый день по городу ходила…

– И встретили меня!

– Он женится, – говорит Лера каменным голосом. – В августе. Двадцать первого.

– Черт с ним, пусть он женится.

– Нет. Он не имеет права. Он мою жизнь поломал и девочке этой поломает. Девочка хорошая. Я ее ненавижу, но она хорошая.

– Какие варианты? – спрашивает Космонавтов. – Кого надо убить?

– Оставьте эту театральщину. Кривляется как шут. Как не надоест.

– Надоело, – соглашается Космонавтов. – Но что делать! Не могу серьезно с людьми разговаривать!

– Почему?

– Потому что ничего серьезного больше на свете нет.

– Почему?

– Потому, что все серьезное – закончилось. Человек – человек вообще – вырос, сдал экзамены, помните, были всякие экзамены – по религии, по истории, по литературе, ну, всякие, помните, как человечество мучилось. Воевало за веру, создавало империи, строило башни, потрясало сердца глаголом. Ну вот. Человек сдавал экзамены и провалился. И все закончилось. И человек пошел вон. Теперь человек свободен. Никто его больше не тронет.

– Первый раз слышу такую чушь.

– Это не чушь. Это откровение Иоанна Космонавтова! Я последний пророк.

– Но я люблю – значит, любовь осталась? А это что, несерьезно?