Жар-птица

— Только сплоченность офицеров вокруг полковой святыни, — продолжал генерал, — вокруг славного полкового знамени боевого славного Тридцать четвертого Сибирского полка вольет в наши сердца бодрость и уверенность и вселит надежду на спасение вдовствующей России...

Офицеры недоумевающе переглянулись и кое-где зашептали:

— Почему вдовствующей?

— Аллах его знает. Кончал бы скорее.

— Господа! — воскликнул генерал, все более входя во вкус красноречия. — Офицерство вашего полка и всей дивизии, храня традиции славных сибиряков, всегда было храбрым и преданным... преданным заветам наших великих предков. Да, вот. Так получается. Но, господа, наши предки жили в более счастливое время и не в такие трудные дни... Теперь, кроме храбрости, нужны выдержка, стойкость и мудрость. Да, мудрость. Так получается. От души желаю вам, господа, этих драгоценных качеств. От всей души желаю вам, господа, провести наш праздник в добром здоровии и благополучии. Офицерству нашему — ура!..

Наши солдаты вбежали в помещение как раз в тот момент, когда офицеры кончили кричать «ура».

— Руки вверх! — зычно крикнул Бударин.

С крыльца соседнего дома ударила по крыше сарая пулеметная очередь. Пули просвистели над головами. Стекло на одной лампе разлетелось в куски. Офицеры стояли по стойке «смирно» с поднятыми вверх руками. Они были готовы и к выдержке, и к стойкости, и, главное, к мудрости, как учил их генерал.

— Сдавай оружие! — подал команду Бударин.

Дорохов подходил к каждому офицеру, расстегивал кобуру, вытаскивал наган и передавал солдатам.

Офицеры испуганно смотрели то на солдат, то на генерала, как бы ожидая от него спасения.

— Господа! — заикаясь, произнес генерал. — Не волнуйтесь, очень прошу вас... Умейте подчиняться необходимости.

Пока Дорохов отбирал оружие — револьверы, шашки, — никто из офицеров не проронил ни слова. Все происходило при гробовом молчании. Только слышно было, как за стенкой у кормушек подрались лошади и кто-то их унимал:

— Тпру. Я те побалую. Будя, отъездилась... Послужи-ка теперь новому хозяину.

Дорохов и солдаты повели офицеров в школу. Здесь арестованных заперли и поставили у дверей часового. Было уже поздно. Черные лохматые тучи бежали по небу, то открывая, то закрывая месяц. С вечера прошел дождь, и лужи блестели на земле там и сям, как разбитые стекла. Солдаты собирались группами и весело разговаривали, обсуждая событие.

— Товарищ командир, — обратился ко мне Бударин, — как же теперь с праздником быть, с угощением? Не пропадать же добру...

— Праздновать завтра будем. Поставьте охрану к сараю и никого туда не пускайте.

— Да ведь просят товарищи...

В это время вдали послышались ружейно-пулеметная стрельба и взрывы гранат. То наши солдаты штурмовали штаб дивизии.

— Ты слышал? Тебе понятно?

— Понятно, товарищ командир. Есть поставить охрану...

Я сел на коня и поскакал к штабу дивизии.

Начальник штаба, как потом рассказывали писаря, проводив осужденного на казнь, обратился к своим друзьям с предложением:

— Теперь, господа, после трудов праведных не мешало бы и подкрепиться. А мне как раз вчера прислали замечательный коньяк, три звездочки. Бутылочку-другую мы с вами и разопьем. Поддержите?

Все охотно согласились.

— Так пошли, господа! Пошли прямо ко мне, — торопил начальник штаба.

В это время на улице раздались крики и началась стрельба из винтовок и пулемета.

— Прокопенко! — крикнул полковник в соседнюю комнату дежурному писарю. — Узнай, что там такое?

Писарь стремглав выбежал во двор, и тотчас же в той комнате, где дежурил писарь, со звоном разлетелось оконное стекло и следом раздался оглушительный взрыв. С улицы кто-то бросил гранату. От взрывной волны половинки дверей распахнулись настежь, и комнату заволокло едким дымом.

Офицеры кинулись к окнам.

— Стой! — ворвавшись в штаб и потрясая над головой гранатой, кричал Зинченко. — Сдавай оружие!..

В комнату вбежали солдаты и обезоружили офицеров.

— Кто здесь начальник дивизии? — спрашивал Зинченко, подступая с гранатой к офицерам. Он был очень возбужден. — Кто начальник дивизии, спрашиваю?

— Начальник дивизии уехал, — пробормотал полковник.

— Брешешь, контра проклятая! Где наш командир? Куда его сховалы? — не унимался Зинченко.

— Я правду говорю, — повторил полковник, — начальник дивизии уехал в полк на праздник...

— А-а, погулять захотели, сволочи!

В это время Мазин явился в штаб с двумя давно не бритыми людьми. Они были в военной форме, но без погон и без поясов.

— Вот, в подвале были, — указал Мазин на приведенных, — арестованные, из тридцать шестого полка.

— Освободить! — приказал Зинченко.

— Да я их не держу. Но они про командира нашего знают, говорят, с ним вместе сидели в подвале.

— А где вин сейчас?

— На расстрел увели!..

...Смертная дорога Рамодину не казалась страшной. Он как-то весь ушел в себя и не замечал на пути ни патрульных, ни мокрого бурьяна под ногами, ни темных тучек, быстро бежавших по небу.

Несмотря на то что Кобчик должен был чувствовать себя победителем, у него на душе было невесело. Его раздражало спокойствие Рамодина.