Жар-птица

Переезжаем плотину у маленькой речушки. Когда-то я здесь проходил ночью и все дивился, почему луна поднимается не с той стороны, с которой она всходит в нашем селе. Так тогда я и не разгадал эту загадку. Здесь, у затянутого зеленой ряской пруда, приютилась небольшая мельница, каких многое множество на нашей земле. Сейчас, в начале жатвы, на мельнице редко кого встретишь; но через неделю-две мужиков тут будет достаточно, они приедут на помол с новым зерном. Мирону тут никак нельзя не остановиться. Мельник ему друг-приятель. Они вместе работали на сахарном заводе, а потом обоих Завалишин направил к Быкову. Мирон оставляет своему другу дорогой подарок, такой же ящик, каких мы немало привезли из города на пчельник.

А вот и Нижняя Кармалка. Здесь я сдавал экзамен в церковноприходской школе. Это было такое событие, о котором долго толковали в нашей семье. А потом пришли, как говорила бабушка, тужики-пыжики. Кармальские мужики поднялись вместе с соседними деревнями и пошли громить варваринского барина. Запылали барские усадьбы в Варваринке, в Дурасове, в Ермолове... Зарево пожаров каждую ночь вспыхивало повсюду, по всему уезду. А затем наехали стражники, казаки, хватали мужиков, пороли, били, расстреливали, вязали стариков и увозили куда-то. Деревня наполнилась стонами, воплями и слезами...

Вот и другая Кармалка — родина бабушки. У меня сердце перевернулось при виде сереньких избушек. Здесь впервые открывался мне мир. Здесь среди ужасов, посеянных на земле бабой-ягой и Кощеем Бессмертным, родилась в Фросиной сказке золотая мечта о крестьянском счастье. Здесь я впервые услышал чудесную сказку о Жар-птице, от одного пера ее загорается яркий день. Как тосковало мое сердце об этой заброшенной глухой деревушке, сколько раз я видел ее во сне! Вот на горе стоит дом Христины, где мы жили. Избушка совсем постарела и накренилась набок; вон подгорные студеные ключи, куда я ходил за водой, и рядом Евполов сад, в нем ребята лакомились зелеными кислыми яблоками. А где же сторожка, в которой была школа? Нет ее, она сгорела. Я часто вижу ее во сне. Так со многими бывает — потеряет человек руку или ногу, инвалидом станет, а во сне видит себя совсем здоровым, крепким. Бывает, говорят, и так, что отрежут ногу, а пальцы, которых нет, щекочет и покалывает (это уже наяву). Как странно устроено все на свете: болеешь о том, чего уже нет, и не замечаешь того, что всегда с тобой рядом, чем ты дышишь и живешь.

На лужайке среди улицы девочки катают по лункам тряпичный мячик.

— Передайте тетке Христине низкий поклон! — кричу я им.

Девочки смотрят на меня во все глаза, как на приведение. А мы уже на горе, летим на выгон к выездным воротам, где у шалаша стоит инвалид на деревяшке и низко кланяется нам: он думает, что это становой пристав едет.

Столбы гудят, провода поют, тройка летит по большой дороге к Черемшану. Когда-то сюда я прибегал с товарищами встречать икону, заступницу всех скорбящих; по этой же дороге мы провожали диковинных животных — верблюдов.

В Черемшане — ярмарка. Она в самом разгаре. Сердце немного екает. Там живет становой, у него урядники, стражники...

Я вспоминаю волостное правление, где я жил за печкой со сторожами — Степаном Ивановичем и Василием Ивановичем. Живы ли они?

Черемшан нисколько не изменился: такой же широкий перед въездом выгон, на нем в петров день всегда устраивается ярмарка. И теперь здесь полно народу толпится между лавок. Волостное правление на том же месте, все в том же ветхом пятистеннике, хотя еще при мне начали строить для него новое здание на горе, оно так и стоит недостроенное. Вот аптека, вот большой каменный магазин Бабушкина, вот базарные лавки — все как было тогда, только людей вроде стало побольше: это потому, что ярмарка.

У базарных лавок тройка остановилась. Мы решили достать в трактире кое-какой еды. Мирон отправился туда, захватив с собой последний ящик с «воблой», а я остался у лошадей. То и дело к трактиру подъезжали подводы. Ямщики, подвернув головы лошадей к оглоблям, бежали скорей к прилавку, чтобы выпить стакан водки. Вот подкатил тарантас, в котором сидел человек в форменной фуражке. Ба, старый мой знакомый! Бывший урядник Сафронов любил разгуливать по селу в штатском платье и декламировать стихи:

Только утро любви хорошо,
Хороши только первые встречи.

Эта любовь к стихам не мешала ему нести свою службу исправно и написать шенталинскому попу донос на меня. Урядник и его кучер ушли в трактир.

Я сидел и с нетерпением ждал Мирона. Но в дверях сначала появился Сафронов со своим кучером. Оба были навеселе. Следом за ними пришел и Мирон. Ему, видимо, не понравилась такая встреча. Он быстро вскочил на козлы и взялся за вожжи.

Мирон ударил по лошадям, и они рванулись, как вихрь. Я не видел ни людей, ни дороги, ни изб. Только иногда мелькали в глазах, как клочки порванной картины, то испуганное бабье лицо с круглыми глазами, то костлявая голова понурой лошаденки, то пара обнявшихся пьяных мужиков — и все это тонет в густых облаках дорожной пыли.