Жар-цвет

Он застал Вучича у постели Дебрянского. Последний прилег было, одетый, отдохнуть и тотчас забылся, стал бредить и с совершенно как будто разумным взглядом говорил непонятные фразы о Петрове, об Анне, о Зоице и Лале… Моллок — рыжий, длинный, зубастый Джон Буль — с холодным любопытством наблюдал больного.

— Его нельзя оставить одного, без присмотра, — волновался Вучич. — Какой здесь уход? Надо перевести его к нам… Не правда ли, мистер Моллок?

Англичанин кивнул головой:

— Отлично. У вас много моря. Если это малярия, он будет чувствовать себя легче.

Когда пароксизм кончился, Алексею Леонидовичу предложили перебраться на виллу. К удивлению доктора и Вучича, он заупрямился. Вучич даже рассердился.

— Почему же нет? Почему? — почти кричал он. — Чужой вы мне, что ли? Боитесь компрометировать Зоицу? Так ведь вы же жених ее. Сыграем свадьбу, как только поправитесь.

— Любезный тесть, — возразил Алексей Леонидович с тревожным блеском в глазах, — я знаю, что не могу противопоставить вашему желанию ни одной разумной причины. Но у меня есть свои доводы, нелепые, может быть, но очень сильные… Выйдите на минуту в коридор. Я посоветуюсь с графом Валерием: как он скажет, так тому и быть…

Моллок и Вучич вышли.

— Вы знаете, о чем я хочу говорить? — спросил Дебрянский. Граф на его внимательный взгляд ответил таким же внимательным.

— Кажется, догадываюсь.

— Граф, меня никто не разуверит в том, что я гибну жертвою Лалы.

— Гибну — сильное слово, — возразил граф, — но госпожи этой, я не стану разуверять вас, вам, действительно, надо опасаться, так как — черт ее возьми совсем! — она бе* шено зла на вас и, по дикому невежеству и суеверию своему, в самом деле способна устроить вам какую-нибудь большую гнусность.

— Вы говорили с ней? узнали что-нибудь? — быстро прервал его больной.

— Да… как вам сказать… Говорил, да. Она странная особа, очень опасная и вредная во всяком случае… Или фантастка дикая, фанатическая или отчаянная и мрачная шарлатан-ка… Каюсь, я было заподозрил даже, что она подсыпала вам чего-нибудь в вино или воду.

Дебрянский качал головой.

— Нет, нет, нет… я испорчен, а не отравлен… я чувствую себя снова, как в Москве, под влиянием…

Он остановился, бросив на Гичовского подозрительный взгляд.

— Будьте откровенны, Дебрянский, — сказал Гичовский, — это очень важно.

Алексей Леонидович молчал и только смотрел жалко-жал ко…

— Эта ведьма… Лала… — сказал он, наконец, — я боюсь ее, Гичовский, до ужаса боюсь. Из-за нее не хочу переезжать на виллу. Пусть вся ее власть надо мною — один бред расстроенного воображения, пусть она такая же, как все мы, может быть, даже лучше нас. Но раз я уверен, что она приносит мне вред, неужели вы думаете, что вблизи ее я буду чувствовать себя спокойно и могу поправиться?

— О нет. Конечно, вы правы. Но какую же приличную причину отказа мы скажем Вучичу?

— Ах, да скажите прямо настоящую! Что тут церемониться? У меня смерть в груди! — с досадою утомления, задыхаясь, произнес больной и закрыл глаза.

Но Вучича было трудно переупрямить. Узнав, что вся остановка из-за Лалы, он только нахмурился косматыми бровями и головою кивнул:

— Ну, мы все это оборудуем.

И не заходя обратно в номер к Дебрянс кому, сел в свою коляску — и умчался.

Гичовский сел возле дремлющего больного, вынул из кармана газету и с полчаса читал о выборах во Франции.

— Граф, — услыхал он голос Дебрянского, — помните ли вы: при первой нашей встрече я обещал рассказать вам странную галлюцинацию, жертвою которой я был в Москве.

Гичовский кивнул головою.

— Если вы расположены слушать, я хотел бы исполнить свое обещание.

— Я-то, конечно, расположен, Алексей Леонидович, но вас-то, я боюсь, эти воспоминания утомят и взволнуют, не повредили бы вы себе…

— Нет, ничего. Да если бы и так, должен же я посоветоваться и разрешить свои сомнения… Наедине с ними в тоске болезни этой я хуже себя убиваю… Я очень боюсь сойти с ума, дорогой друг мой, а иногда мне кажется, что я уже сошел. Выслушайте меня, проверьте болезнь моего мозга — я доверяюсь вам, потому что вы можете тонко чувствовать и разберете в бреде моем, что было внутри меня, что — извне… Этот рыжий доктор туп и прямолинеен, он ничего не смыслит, кроме своей латинской кухни. Рассказать Вучичу я не решаюсь, потому что Зоица суеверна, и я боюсь ее перепугать… Хотя… быть может… вот, выслушайте и дайте мне совет: возможно, что мозг мой уже в таком плачевном состоянии, что мне следует лучше отказаться от Зоицы? Не погублю ли я девушку за собою? Гожусь ли я для брака и потомства? Не создам ли я какую-либо чудовищную наследственность? Обрекать девушку быть женою сумасшедшего — преступление, плодить психических выродков — тоже… Помогите мне. Я постараюсь быть как можно спокойнее.

Слушайте. Вот — тот секрет, который загнал меня на Корфу…

Долог был рассказ больного, и, когда он кончил, Гичовский долго сидел смущенный, молча. В уме встали — вызывающим совпадением — недавние слова Лалы о мертвой женщине, которой силы Оби будто бы отдали Дебрянского в жертву.

— Почему вы молчите? — задыхаясь спросил больной.