Жара

— Хорошо, хорошо, Рената. Я их выведу. Но по одному-тостаканчику можно? Чтобы они тоже разок с нами выпили? Будь человеком. У меня сегодня день рождения.

Верзилы с бильярдными киями подступили ближе, запах дешевого одеколона усилился. Золотые цепочки, «тюремные слезы» [35], цветные воротнички рубашек поверх тонких кожаных курток. Солнечные очки в густой шевелюре. Хозяйка обвела всех взглядом, посмотрела на пустые стаканы.

— Ну хорошо, — сказала она наконец. — Только по одному. А потом я хочу видеть только их спины.

Она прошла к стойке, а Кулле и Атце подняли руки к лампе, захлопали в ладоши; от перчаток полетела во все стороны пыль. Де Лоо задохнулся и уже дышал ртом.

Гарри вытянул у Клапучека зажатую промеж пальцев купюру и поднялся из-за стола. Он слегка покачивался, водка опрокинулась, когда он потянул поднос к себе, и Кулле крепко вцепился ему в рукав.

— Нет проблем, старик. Вообще никаких проблем… — Он медленно поднимал поднос, пока вместо лица не стал виден только коричневый пластмассовый круг с бородой под ним. Послышалось смачное втягивание губами пролившегося на поднос зелья. Его дружок только облизывался.

Гарри направился к стойке, а Кулле с блаженным стоном опустился на свое место. Черные глаза под лохматыми бровями заблестели, и он склонил голову набок, сложил руки перед грудью, как собака лапы, когда делает стойку, и уставился на Эмиля просительным взглядом. Тот поморщился. Но все-таки вытащил из своей пачки одну сигарету «Marlboro» и кинул ему через стол.

— Признавайтесь, может такое быть, что одному из вас пора менять подштанники?

Атце вытянул губы, постучал себе пальцем в грудь и так энергично затряс головой, что его необыкновенно длинные мочки ушей запрыгали. Но его дружок утвердительно кивнул головой.

— Катетер прохудился… — Он облизал сигарету по всей длине. — Послушай, кок. Ты меня слышишь? В твоих голубцах на прошлой неделе было маловато тмина, если позволишь сказать. У них был вкус мокрой мочалки. Честное слово. Что касается капустных голубцов, я большой спец. Нужно класть тмин, и притом не жалеть его. Скажи, Атце, ведь так?

— Чего спрашивать, ясное дело.

Эмиль, мешая карты, наморщил брови.

— Да что ты знаешь про мои голубцы? Разве ты наш клиент, или как?

— Да нет, нет, конечно, — быстро сказал Клапучек. — Это так, из благотворительности…

Бернд взял со стола карты, пролистнул их веером. Дряблое лицо, печальный взгляд.

— Как только представлю себе мокрые штаны, мне сразу дурно делается, — буркнул он себе под нос. — Мой младший брат тоже страдал недержанием мочи, ему было уже четыре года или что-то вроде того, а он все писался в штаны. И моя мать однажды сказала при всех: «Ну погоди, если ты еще хоть разтакое сделаешь, мы отрежем тебе пипку». И все за столом повторили за ней хором, словно эхо: «Отрежем пипку! Отрежем пипку!» Он так напугался, что долго ходил сухим.

Бернд склонил голову набок, переложил в руке карты.

— Но потом опять все пошло по-старому, и моя младшая сестра, старше его на два года, вбежала в кухню и закричала: «Ну вот! Он опять за свое! Надул полные штаны!» А моя мать, она гладила в это время, подмигивает мне: «Правда? Ну, значит, сейчас мы отрежем ему пипку…» Тут моя сестра и говорит: «Нет, мамочка, тебе не надо беспокоиться. Я это уже сделала».

Клапучек закрыл рот рукой. Бернд положил карты на стол, отломил фильтр у сигареты и сунул ее в мундштук.

— Малыш кровью изошел, честное слово.

Все смотрели на него, никто не произносил ни слова. Эмиль покачал головой. Только Кулле, пуская кольца дыма через стол, сказал:

— Ох! Жалко мальчонку. Засунули б ему… вовнутрь, и то лучше бы было…

Гарри принес спиртное. Несколько сморщенных, запаянных в прозрачную пленку бутербродов с колбасой лежали между стопками, в придачу еще маринованные огурчики и пакетик чипсов. Клапучек, взяв сдачу, сказал:

— Кончай со страшилками. Давайте лучше чокнемся. — Он подтолкнул к каждому пиво и стопку водки и вдруг застыл в недоумении. — Эй, а где сладкая водица для Симона?

Но Де Лоо отмахнулся.

— Оставь. С меня хватит.

— Ну, тогда… — Двумя пальцами он поднял свою стопку под самую лампу и кивнул всем. — За мою пенсию. За бойкую рыбачку и за то, чтоб она еще до того стала моей. За вас!

Они залпом выпили. Эмиль заново помешал карты, а Кулле облизнул губы. Одной рукой, ногти на ней были такими черными, словно он выскребал ими деготь, он продрал себе бороду и подмигнул Де Лоо. При этом он держал между пальцами сигарету с фильтром как нечто чрезвычайно ценное и тихонько прищелкивал языком.

— Ах ты, святая простота, вот это, я понимаю, сила! Прямо Рождество летним днем, а? Сидим в сухости и тепле с приятными людьми, пьем отличные напитки и спокойно писаем в штаны… Сейчас бы еще приличненький джойнт [36]. Нет ли у кого из вас чего-нибудь такого?..

Ему никто не ответил, а он глядел поверх стола и блаженно улыбался. Долгий такой взгляд, ясный и многоопытный, спокойный в своей скорби, благодушии и добром здравии, а Де Лоо играл с пивными картонными кружками, строил из них домик между бокалами.

— Как там дела у собаки?