Жара. Терпкое легкое вино.

Но к обеду они не пришли. Они заявились часов в шесть, причем Валерка еле держался на ногах и все пытался рассказать где они были, но у него получалось только «где мы только не были, где мы только не были…», то есть они были везде. И это отчасти было верно, потому как Валерку и его друга знаменитого (посетив поселок, Николай действительно в глазах поселковых стал знаменитым) тележурналиста видел весь поселок. И надо же — какой этот простой парень тележуналист-то, даром что знаменитый, и у пивного ларька с мужиками душевно поговорил, никого не обидел, и на железнодорожной станции, сначала он все торчал у кассы, но это потому, что хотел поточнее выяснить расписание, а после, выйдя из пристанционной рюмочной, сорвал тут же цветок, вернулся и подарил его кассирше Вале, которая до того обалдела от такого подарка — хотя цветы эти и росли зарослями под окном ее же кассы — что потеряла дар речи и совсем забыла поблагодарить знаменитого журналиста, а только дурашливо пискнула «ой!» и расплылась в идиотской улыбке, а тележурналист еще так галантно ей при этом поклонился, что всем, кто эту сцену видел, стало решительно Вальку жаль. Но тележурналист с Валеркой ушли, а Валька объявила технический перерыв и на пятнадцать минут закрыла кассу. А еще они зашли к разведенке Людке, и соседям слышно было, что Валерка громко доказывал что-то про телевизор и будильник и каждый раз приговаривал: «Ну ты, Людк, подтверди ему, подтверди!» И от нее они вышли несколько нетвердо, и Людка проводила их до калитки, и глаза у ней были печальные и задумчивые, видно, она соображала, чтобы такое у ней еще могло потребовать починки. Дальше след их на некоторое время затерялся в кустах за продуктовым магазином, и уже из кустов они направились к дому груженые как два бомбовоза, при этом тележурналист пытался петь: «Мы летим, ковыляя, во мгле, мы летим на последнем крыле…» Хотя про мглу он, конечно, завирал, потому что солнце светило во всю, и для начала мая было даже жарковато, а вот на счет одного крыла полная правда, потому что если считать Валерку одним крылом, а тележурналиста другим, то крыло было действительно одно. Так они пропылили почти через весь поселок, и тележурналист оставил очень приятное впечатление.

— Мы немного выпили, — сообщил по прибытии Валерка, эта фраза получилась у него довольно четко, видно, он репетировал ее всю дорогу.

— Юленька, прости нас, грешных, — почти пропел Николай, у него было явно песенное настроение, и сбросил Валерку на кухонный табурет. — Мы все компенсируем теплом и любовью, — и он, чуть качнувшись, от избытка чувств слегка приобнял Юльку, конечно, без всякого умысла, а та, видно, чтобы не дать упасть покачнувшемуся гостю, плеч убирать не стала.

— Так, значит, ты не уехал? — спросила она.

— Нет, — и, помолчав, посмотрел на часы: — Но последняя электричка идет через два с половиной часа.

— Никуда ты не поедешь, — вдруг рассердилась Юлька.

— Да, я останусь у вас навечно.

— Оставайся, — отозвался, вроде бы уже задремавший Валерка.

— Нет, старик, на работу завтра.

— Юль, ему на работу завтра, — развел руками Валерка.

— И что нельзя на один день оставить работу?

— В принципе, можно все.

— Вот.

А Валерка вздохнул и печально-печально произнес:

— А я вот свою работу оставить не могу.

— Я могу уехать первой семичасовой электричкой.

— Вот, — опять сказала Юлька.

— Тогда мы поступим следующим образом, — тоном главнокомандующего распорядился Николай. — Сейчас мы с Валеркой два часа подремем. Потом очухиваемся и приводим себя в порядок к трудовой неделе. Ты как? — спросил он Валерку.

Валерка что-то хотел сказать, но только молча поднял руку.

— Так — двое «за», воздержавшийся «один», большинством голосов принимается. Юленька, солнышко, мне куда, в детскую?

Юлька кивнула.

— Я пошел выполнять постановление, — и Николай ушел в детскую.

А Юлька, внимательно посмотрев на мужа, сказала:

— Ты не разнюнивайся больно, сейчас Катьку к родителям повезешь.

— Зачем? — глухо отозвался Валера.

— А чего ей тут делать? Вы пьянствуете, а она тут крутиться будет? Мне тут с вами бы разобраться… Пусть у родителей ночует, а завтра в садик я ее утром заберу. Давай вставай, не куксись.

Валерка приподнял тяжелые веки.

— А может, ты это… сама.

— Я ужин буду готовить. Кормить-то вас чем-то надо. Да и вредно на закате спать, голова потом еще больше болеть будет.

Валерка кивнул и попробовал встать, но тут же сел на место.

— Сиди пока, — она ушла в комнату, где дочь таскала, схватив за передние лапы, из угла в угол серую равнодушную кошку.

Дочь она усадила в колясочку, дала в руки ляльку, и со словами: «За одно и проветришься», — выставила Валерку за дверь, дала ориентир и скрылась в доме. Валерка постоял какое-то время в нерешительности, потом несмело, толкнув колясочку, сделал шаг, свежий воздух действительно придал бодрости. «А какой ужин, — подумал он, — если мы обед дома не ели». И он даже прекратил на время движение от нечаянной догадки, но тут его подхватили под локоток, и он увидел рядом с собой Юльку.