Жара в Архангельске (СИ)

И Оливе впервые открылась вся душевная мерзость этого человека, вся та грубая, неприглядная правда, на которую она и хотела бы закрыть глаза, если бы всё не встало перед ней с той ясной очевидностью, которая подобно яркой электрической лампе не может не резать глаза. Она поняла, что причиною всего был не Ккенг, и даже не Ириска — эти люди были лишь следствием, а не причиной. Да, Олива понимала, что она могла не нравиться Ккенгу и Ириске — но если бы не тот человек, что сидел за кулисами кукольного театра, дёргая их за нитки и незаметно управляя спектаклем — ничего бы этого не случилось. Ведь скандал этот с последующим уходом Оливы с форума, произошёл не с бухты-барахты — всё пошло от той рождественской встречи агтустудовцев, на которой и созрел заговор против неё. Олива знала, что именно тогда Ккенг впервые пришёл на встречу, а Ириска стала девушкой Салтыкова. То, что Салтыков был авторитетом в этой компании, Олива тоже знала, и в его руках было позволять или не позволять вытравливать её с форума. То, что произошло, произошло если не с его подачи, то уж, во всяком случае, с его молчаливого согласия, и если Олива раньше относилась к Салтыкову с огромной симпатией, то теперь кредит его в её глазах оказался подорван.

— …Где ты будешь завтра, тута или тама,

Хали-гали Кришна, хали-гали Рама…

«Да, я проиграла в этой борьбе. Ккенг забил решающий гол в мои ворота, и теперь, вероятно, чувствует себя героем-победителем, не говоря уже об Ириске, — текли в такт музыке её невесёлые мысли, — Ириска, эта семнадцатилетняя соплячка, которая во сто крат противнее и глупее меня, и своею глупостью куда больше могла бы вызвать неприязнь того же самого Ккенга — она теперь пользуется на форуме всеобщим уважением и респектом только потому, что у господина Салтыкова на неё встало. А что Салтыков? Только видимость создаёт того, что он лидер, а на самом деле он — просто тряпка, идущая на поводу у своих похотей. И как все видят в нём только эту оболочку, и не видят его гадкого и гнилого внутреннего содержания? Неужели только я одна вижу его так, а остальные не видят, или видят, но молчат?..»

Олива переключила «Наше радио», на котором началась реклама, на радио «Максимум». Там звучала песня Guano Apes.

«Чёрт возьми, а я ведь могла победить Ккенга! Могла одним ударом, одним словом, метко брошенным, сломать его, раздавить как презренную гниду! Могла перебить их всех как пустые горшки! Могла! Но не сделала этого, — вновь и вновь думала Олива, — Я бы сказала ему: ты сам неудачник, и кучу доводов привела бы, почему это так. Я бы сказала этой гадкой Ириске, что зря она себя воображает первой леди на Агтустуде, что Салтыкову она нужна только на время, чтобы потрахаться, а когда она надоест ему, он её бросит!»

Невысказанные слова эти клокотали в её горле, и чем язвительнее получались монологи, с которыми она мысленно обращалась к своим врагам, тем обиднее и больнее становилось у неё на душе оттого, что в реале она им этого так и не высказала.

«Ладно, пёс с ними со всеми, не стоят они моего внимания… Жизнь всё расставит на свои места, и им всё ещё вернётся бумерангом, — промелькнуло в голове у Оливы, — Я знаю, что рано или поздно им всё аукнется. Так что…

Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним».

Глава 11

Несмотря на свой гонор и открыто демонстрируемое презрение к неудачникам, Ккенг не считал себя очень уж везучим и успешным. Напротив, ему часто казалось, что жизнь несправедлива к нему. Жизнь и правда не баловала Ккенга: с самого детства ему приходилось терпеть унижения, сначала от одноклассников, потом от девушек. Особенно наплевала ему в душу некая Жанна: она была красива и знала об этом, и ей вовсе не нужен был бедный студент из гопарских левобережных выселок под названием Зеленец. Жанна умела влюбить его в себя, и так же умела мучить; она умела одной фразой, одним жестом задеть его, выбить из колеи надолго. Она больно била по его самооценке; Ккенг часто думал, что самое лучшее было бы забить на неё и начать жизнь с чистого листа, забыв всё то прошлое, что давит и гнетёт непереносимо. Но забыть Жанну он не имел в себе моральных сил; да и как начнёшь новую жизнь здесь, в этом заплесневелом и тухлом городке, где невозможно выйти на улицу без того, чтобы встретить знакомых, и где о тебе и твоих проблемах знает каждый куст и каждый камень?