Жара в Архангельске (СИ)

— Да я спрашивала, он сказал, не то в Питер он смылся, не то в Москву. А вот куда именно? И к кому?

— Оль, ну чё ты меня-то спрашиваешь? Он же мне не докладывал, — с досадой сказал Кузька, уже стоя на автобусной остановке, — Да и знал бы, не сказал. Потому как не моё это дело.

Олива недоуменно воззрилась на него.

— Так, я не понимаю! Ты, вообще, на чьей стороне? На моей или на его?

— Ни на чьей. Мне откровенно похуй. Плохо это или хорошо — своих проблем хватает…

— А-а… Вот ты, значит, как, — горько усмехнулась Олива, — Ну, теперь мне всё понятно…

— Что тебе понятно?! — неожиданно разозлился Кузька, — Да на мне, если хочешь знать, два кредита висят! На работу по специальности нигде не берут! Ну и что? Я же не плачу тут стою, не рыдаю! Не гружу всех своими проблемами! Всё, Оля, давай успокаивайся. А мне некогда тут с тобой лясы точить. Вон мой автобус идёт…

Автобус-пазик и правда подошёл к остановке, и Кузька, не оборачиваясь, поспешно запрыгнул в него. Олива бесцельно проводила автобус мутным взглядом своих каких-то разом выцветших глаз и, вздохнув, позвонила Гладиатору.

… Через час они уже сидели на скамейке в одном из унылых архангельских дворов. Пустынно было вокруг; лишь каркали на чёрных обледенелых сучьях дерев замёрзшие вороны да смотрел своими тёмными провалами пустых глазниц-окон старый обшарпанный блочный дом.

Гладиатор сидел, поставив у ног свою тяжёлую сумку и старался не смотреть на плачущую рядом с ним Оливу. Она же сидела, сгорбившись и, обхватив голову руками, раскачивалась, как маятник, взад-вперёд, взад-вперёд.

— Вот так вот, Слав. Всё ради него бросила, дом, институт, работу… А он… поимел и выбросил, как использованный презерватив…

— Оль, а на что ты надеялась? — всё так же, глядя в пространство и не прикасаясь к ней, отвечал Гладиатор, — Какой ты хотела получить результат? Рано или поздно это должно было произойти…

— Но я-то думала, что он меня любит! Если б я знала, что так будет…

— Да всё ты знала, Оль. И тебе много раз говорили.

— Что же мне теперь делать?

— Езжай в Москву. Восстанавливайся в институте. Устраивайся на работу.

Олива невесело усмехнулась.

— Как у тебя всё просто! А что я матери скажу? Что жених меня послал?

— Оль, а что бы ты хотела? У тебя есть другие варианты?

— Нету вариантов, — всхлипнула Олива, — Под поезд броситься — вот и весь мой вариант…

— Глупости не говори.

Олива молча вытерла глаза, сурово глядя вдаль. Она поняла только одно: поддержки ей ниоткуда не светит. Ниоткуда. И в этот самый момент она осознала, что нет смысла сидеть и плакать перед Гладиатором. Он помогать ей не будет, впрочем, как и все.

— Я на тренировку опаздываю, — произнёс он, заметно тяготясь её обществом.

— Иди, — равнодушно сказала Олива, — Я тебя не держу.

— Не грусти, Оливкин, — он потрепал её по плечу и встал.

Олива вдруг прыснула от смеха.

— Ты чего?

— Да так, — отвечала она, — Слышала где-то или читала, уж не помню… Тебе грустно? Ну ты не грусти! И сразу зашибись весело стало, танцуй-пой, где моя гармонь…

— Ну, видишь, ты уже и смеёшься. Значит, всё не так плохо, — сказал Гладиатор, — А мне, правда, надо на тренировку…

— Ой, всё. Иди уже.

После того, как ушёл Гладиатор, Олива посидела ещё на скамье минут двадцать, пока холод не погнал её дальше. Но во время ходьбы стало ещё холоднее; ледяной ветер так и пронизывал насквозь её тщедушное тело. Она сцепила зубы; её била крупная дрожь. Хотела было заплакать, да слёз уже не осталось.

«Плохо, Господи, как же плохо! Нет больше сил так жить; да и не хочу я жить так. Не могу и не хочу… — стуча зубами, думала она, — Жизнь моя разрушена; дома нет, любимый человек оказался гнусным предателем, а друзья… Да какие они мне, в жопу, друзья. Друзья они были, когда могли прийти в гости и пожрать халявной пиццы… Вот тогда они были друзья. Да и то не мои — Салтыкова…

Нет, гнусно жить, мерзко жить, бесполезно жить.

Не хочу я так больше жить. Не хочу и не буду…»

Как сомнамбула, она зашла в галантерею и купила упаковку лезвий для бритвы. Затем вышла и снова принялась бесцельно петлять по городу, пока ноги сами не привели её к единственно возможному месту — ж/д вокзалу.

В зале ожидания народу было немного — какие-то командировочные мужики, группа студентов-туристов с лыжами и рюкзаками на плечах. Олива услышала за спиной смешок и, отнеся его на свой счёт, сгорбилась и поспешила на другой конец зала.

— Серёга, а я тебе говорю — не выход это, — говорил своему приятелю командировочный, — Вот, эта неудачница… — он указал на Оливу.

Дальше она не слышала. Единственное слово застряло у неё в сознании: эта неудачница. Неудачница. Она неудачница, и это ясно всем и каждому, кто на неё взглянет.

Права была Яна. От себя не убежишь.