Жара в Архангельске (СИ)

Ну, а братья Негодяевы, Дима и Саня — это вообще находка находок. Хотя бы потому, что отец у них в ФСБ. И живут в элитном доме на Площади Дружбы, в шестикомнатной двухэтажной квартире. Саня учится в ПГУ на юридическом — будущий адвокат, а это очень и очень кстати, особенно, если планируешь свой бизнес. Дима — вместе с Салтыковым на ПГС. Тоже неплохо — Салтыков уже сейчас использовал старшего Негодяева, подкидывая ему «для практики» халтурные проекты, и, естественно, оставляя себе практически весь навар.

Так почему бы Салтыкову, такому молодому, обаятельному и успешному, с кучей бабла в кармане, не позволить себе как следует оттянуться в вечер пятницы и погудеть на своей же собственной вечерине в клубе «В Отрыв»?

Вот разве что конфуз этот вышел с Сумятиной… Если б он знал, что она тоже там будет, он был бы более осмотрителен. И Павля ещё, гондон этот лысый, знал и не предупредил — как специально!

В общем, при таких делах, Салтыкову было не до Оливы. И уж тем более, не до этого чокнутого Сорокдвапропеллера, или как там его…

Глава 28

— Как дела? — Привет…

Да нормально всё…

Ах, не верь тому, что я говорю!

Мне тут жизни нет,

Жизнь моя — костёр,

Я сгорю дотла, я дотла сгорю.

Расставанье — боль, расстоянье — страх

Потерять тебя в суматохе дней…

Ты не должен знать, что душа моя

Рвётся на куски от любви к тебе.

Я сгорю дотла… Может, эта боль

Закалит меня, сделает сильней.

Я пойду на всё, лишь бы быть с тобой.

Будет больно — пусть!

Без тебя больней…

Олива писала ночью стихи на тетрадных листках, рвала и снова писала. Но в своём блоге на мейле публиковать боялась, и не потому, что стихи были слабоваты. Просто они были посвящены человеку, которому читать их было совсем необязательно. Человек этот был — Даниил.

Господи, чего бы она только ни отдала, лишь бы снова вернуть тот день, проведённый с ним в Архангельске, а особенно ночь на крыше Лампового завода!..

Нет, Даниил не исчез из её жизни, как она боялась, лёжа на верхней полке плацкартного вагона поезда и беззвучно рыдая в подушку. Ведь не понравилась она ему, с самого начала не понравилась. Как только её увидел. А не ушёл просто потому, что пожалел. Олива ехала домой, рыдала и морально готовилась к тому, что отныне перписка их в мейл-агенте прекратится, если Даниил сразу не удалит её из друзей. Но по приезде выяснилось, что он не только не удалил Оливу, но и первый написал ей в агент. Более того — они даже договорились о следующей встрече в Архангельске, теперь уже зимой, на Новый год. Олива воспряла духом; у неё появилась надежда. А вместе с этой надеждой страдания вспыхнули с новой силой, и мучительно-сладкой вереницей потянулись долгие четыре месяца ожидания.

Но Даниил держал дистанцию. Никаких разговоров о любви он не заводил; никаких «любимая», «скучаю» и тому подобных фраз, хоть и шаблонных, но таких естественных для влюблённых людей, от него не поступало. Лишь иногда в репликах его проскальзывали улыбающиеся смайлики, какие-то туманные полунамёки, понять которые можно было и как лёгкую заинтересованность, и как безразличие. И этого было достаточно, чтобы Олива день и ночь беспрестанно горела, как в огне.

Ещё обостряла ситуацию история с Никки. Олива не могла понять — кто она в жизни Даниила? Просто подруга? Но Даниил отзывался об этой Никки с такой теплотой… И что значила фраза Никки о том, что они «очень-очень близки»? В каком смысле близки? И Даниила не спросишь — он либо уйдёт от ответа, либо даст понять, что Олива вышла из берегов, и что закатывать ему сцены ревности с её стороны, мягко говоря, неуместно.

Олива практически перестала есть и пить, а также спать по ночам. Она осунулась и похудела; на измождённом страданиями лице её проступили скулы, глаза стали больше, и в них появился какой-то одухотворённый, и вместе с тем, нездоровый блеск.

— Огни неоновых реклам… Огни неоновых реклам…

По дороге с работы в институт, в промозглые осенние вечера, эти огни неоновых реклам как никогда давили Оливе на её и без того воспалённый мозг. Она задыхалась в этой окружающей её толчее и круговерти большого города, в этом смрадном рёве машин, в этом навязчивом свете фонарей и рекламных щитов, и, не зная, как увязать всё это с состоянием своей больной души, пыталась сочинять стихи.

Огни неоновых реклам.

Поток машин.

Толпа прохожих,

Спешащих по своим домам

И друг на друга не похожих.

Промозглый дождь.

Кричащий свет.

В толпе мелькают чьи-то лица,

Но всё не те.

Тебя здесь нет.

И смысла нет здесь находиться…