Жара в Архангельске

Подмоченная репутация Салтыкова была уже давно известна всему Архангельску. «Президент Агтустуда» был знаменит не только своими достижениями в организации различных проектов, но и также своими неумеренными похождениями по бабам, грандиозными пьянками и скандалами. Он жил на широкую ногу и не знал меры ни в чём — если уж трахался, то со всеми, если напивался, то в говно. Злые языки поговаривали за его спиной, что он, похоже, поставил себе цель — перетрахать весь форум, точнее, всех девушек с форума. Всех — за исключением, разумеется, Оливы, но некоторые не сомневались и в том, что вскоре он доберётся и до неё, и тогда уж салтыковская коллекция станет полной.

И то верно — почти вся женская половина форума перебывала у него в постели. Кроме Ириски, Дикой Кошки и Смайли, за ним тянулся ещё длинный «послужной» список имён девушек, известных на этом форуме. Поговаривали, что Салтыков клеился даже к Мими, несмотря на то, что за спиной презрительно называл её «целкина» и подтрунивал над её «правильностью»; только вот Мими оказалась далеко не дурочкой, и не повелась на его ухаживания, вежливо дав понять, что тут ему нечего ловить.

Между тем местное радиовещание «Сарафан-FM» достигло даже ушей Оливы. Весь Архангельск обсуждал свежую новость: грандиозный скандал, устроенный Салтыковым на Дне Стройфака в клубе «В Отрыв».

…Маша Целикова, студентка ИЭФиБ, на форуме просто Мими, а в музыкальных кругах — DJ MaryMi, играла какой-то свой арэнби-сэт. Играла так себе — в этом деле она ещё была новичок.

Кузька стоял у ди-джейской рубки и невольно наблюдал за тем, как Маша играет. Ему нравилось в ней всё — лицо, одежда, характер, манера держать себя — эту девушку Кузька выделил среди других уже давно. «И как в ней всё просто, мило, — думал он, глядя на неё, — Вроде бы обычная девчонка, но в то же время совершенно не такая как многие — умная, целеустремлённая, держится с достоинством. Она знает себе цену — а это самое главное...»

От этих размышлений его неприятно оторвала какая-то возня неподалёку и пьяные крики, доносящиеся даже сквозь ритм музыки. Что это там, какая-то драка, подумал он и подошёл поближе. То, что он там увидел, заставило его на мгновение забыть о Мими: Салтыков, бухой в говно, с красной физиономией, пытался пролезть на сцену, а двое администраторов его не пускали.

— Да ты кто такой?! — пьяно орал Салтыков, наступая на Хижного, — Я здесь организатор! Я!!!

— Я — последняя буква в алфавите, понял? — отвечал тот, — Давай не шуми, а то я прикажу тебя вывести.

— Пусти, сволочь!!! — Салтыков громко выругался длинным непечатным ругательством.

Хижный позвал охрану. Двое вышибал скрутили Салтыкова и потащили к выходу. Он упирался что есть силы, вырываясь и громко матерясь, привлекая к себе внимание публики, пока охранники не выперли его вон из клуба...

— Доо, ты вчера явно перебрал, — сказал ему потом Павля, забежавший к Салтыкову на следующий день.

— Я не перебрал. Я убился! — на Салтыкова с похмелья было жалко смотреть, — Водка плюс швепс — это зло!

— Да ты там всего намешал… Говорят, ты Хижного там чуть не отпиздил. За что хоть?

— Да бля, Паха, спроси чё полегче. Думаешь, я помню?!

— Ну ты отжёг вчера, конечно, что там говорить...

— Да и не говори. Пипец, как мне стыдно теперь… Впервые я так убился...

— Ну, положим, не впервые, — усмехнулся Павля, — А знаешь, кого я там вчера видел?

— Кого?

— Сумятину!

— Су… Сумятину?! Павля, ты ничего не путаешь?! Ты… ты это серьёзно?!

— Абсолютно.

Салтыков вытаращился на приятеля. В ту же секунду лицо его исказила жуткая гримаса — брови «домиком» поползли наверх, рот покривился, рожа стала красной как помидор. Он схватил себя за волосы, рванул, ударился башкой об стол.

— А-а-а, бля!!! Павля, сцуко, гондон, какого хуя ты меня не предупредил вчера?! Па-а-авля!!! Твою ж мать-то, а?! Я тебя, гондона на лысого, на халяву провёл, а ты даже нихуя не предупредил!!!

— Эй, да ты не нервничай. Ну видела, и что такого? Всё равно же весь Архангельск об этом узнает!

— Ы-ы-ы!!! — Салтыков готов был убиться об стену, — О-о, как башка болит… сцуко...

— Выпей йаду! — Павля достал откуда-то початую бутылку водки.

— Ы-ы. Ну давай, что ли...

— Ладно, не втыкай, — сказал Павля после первого стопаря, — Чё, первый раз, что ли, такое с тобой? Всё равно ведь, я тебя знаю — уже к вечеру тебе перестанет быть стыдно. Для тебя же это в порядке вещей!

— Дак чё, мне-то похуй, — Салтыков уже забыл, как пять минут назад рвал на себе волосы и готов был убиться об стену, — Стыдно — это когда лежишь в луже и хуй наружу. А так-то чё… Ну, перепил...

— Ну, даже если в следующий раз ты надерёшься до того, что будешь лежать в луже с хуем наружу, вряд ли это будет такой уж большой сенсацией, — ухмыльнулся Павля, закусывая шпротами, — Как сказал один умный человек — Цицерон, по-моему — Стыд и честь как платье: чем больше потрёпаны, тем беспечнее к ним относишься.

— Павля, другой умный человек сказал на это: Если ты мужик, и у тебя есть стыд и честь — ты, наверное, пидарас, — парировал Салтыков.

Парни посмотрели друг на друга и разразились дружным гоготом.