Жареный козлёнок бокора Вальдеса

Англичане сидели у костра. В отдалении бродили их стреноженные верблюды, потираясь затылками и животами о землю и кусты, чтобы оставить на них свой запах. Колокольчики их надтреснуто дребезжали в такт движению. Вдруг большой даже по верблюжьим меркам дромедар заревел невдалеке, зарокотал по-звериному, испуская вопли и выпучивая из горла пузырь, надутый воздухом. Он стал кусать и лягать других верблюдов, которые бросились от него врассыпную, а потом подбежал к кострам в страшном возбуждении и ярости. За ним испуганно, с растерянным лицом шёл абид Платона.

У джентльменского костра все замерли – верблюд перебирал могучими ногами, шарахаясь и взметая пыль, в двух шагах от людей. Капитан, быстро вскочив, бросился верблюду наперерез и встал перед ним, не поднимая рук. Он спокойно стоял и смотрел на верблюда, и тот, неожиданно опустив голову к земле, стал тихо и жалобно визжать и реветь, будто выплакивая свою обиду. Очень быстро он затих. Абид Платона увёл верблюда прочь.

Маллам Ламин сказал:

– Уж на что у всех верблюдов скверный нрав, а этот верблюд – просто шайтан какой-то… Как муаллим с ним только справляется…

Ему никто ничего не ответил. Немного помолчав, проводник стал рассказывать:

– Аллах сотворил сперва человека, а потом верблюда… Так говорят бедуины… Верблюд умён, терпелив, подвижен, а ещё он замечательно переносит жару… Ему не страшны горячие барханы и острые камни: его широко расставленные сросшиеся пальцы не дают ему проваливаться в песок… Ему не страшно даже улечься на раскалённый солнцем песок – его огромные мозоли на локтях, груди и коленях напоминают подушки… Верблюд покоится на них, мягкими частями тела не касаясь песка… Ноздри его, как вы знаете, имеют форму щели, и когда поднимается буря и ветер несёт песок, они плотно смыкаются…

Уши верблюда защищены от песка густым волосом, а глаза – двумя рядами длинных ресниц, а так же прозрачным веком… Если песок всё-таки засорит глаза, набежавшая слеза смоет сор… Молоко верблюда такое густое, что поставьте кувшин с ним на солнцепёк – оно простоит трое суток и не прокиснет… А неказистые, приземистые, с короткими и толстыми ногами вьючные верблюды способны переносить на себе невероятные грузы… А уж как долго верблюды могут обходиться без воды – вы сами знаете…

– А правда, что можно спастись от мучительной жажды, разрезав верблюду брюхо и выпив воду из его желудка? – спросил сквайр.

Тут доктор Легг неожиданно сказал:

– Я очень сомневаюсь в этом, мистер Трелони… Я знаю устройство желудка верблюда… Я участвовал в его вскрытии, и хочу вам сказать, что это – сказки… Основное и самое большое отделение четырёхкамерного желудка верблюда, так называемый рубец, набит полуразжёванной зелёной массой… Жидкости здесь мало… Даже если постараться и хорошо эту массу процедить, то воды можно добыть немного… И она зелёного цвета и так дурно пахнет, что запах не уходит даже после кипячения…

Маллам Ламин заулыбался.

– Я, конечно, не вскрывал верблюда, но резать мне их приходилось, – сказал он. – И я считаю, что вы правы, уважаемый табиб…

Время от времени мистер Трелони косился на барханы – из плотной, абсолютной тишины этого места до него доносились какие-то шорохи и непонятные звуки.

– Это бродят пески, – пояснил маллам Ламин, видя настороженность сквайра. – Мёртвый при дневном зное пейзаж ночью оживает… Песок в пустыне живёт своей жизнью, не подвластной никому – ни растениям, ни животным, ни людям. Пески вечно кочуют, но, что интересно, никогда не выходят за пределы Сахары…

Скоро капитан скомандовал «отбой», и все стали, кряхтя и морщась с непривычки, устраиваться на ночлег на жёсткой земле.

****

Незаметно и почти неуловимо характер местности изменился: пески уступили место ровной пустоши, и на пути каравана всё чаще и чаще стали встречаться баобабы. Сезон дождей задерживался, и баобабы стояли голые, без листьев. Огромные в обхвате, коренастые деревья с переплетёнными, корявыми и узловатыми ветвями, среди которых виднелись остатки чьих-то гнёзд из сучьев, стояли тут и там, и мистер Трелони подумал, что они похожи на обрубки-пеньки, поставленные корнями вверх.

Караван всё так же неспешно шёл своим путём, и каждый следующий день повторял предыдущий, но однажды случилось происшествие.

На караван надвигался смерч – одинокий столб коричневой пыли. Он был сам по себе, не исходил ни из какой тучи и был скручен в толстенный жгут, который, то вращаясь на одном месте, то срываясь в диком порыве, извивался змеёй, захватывал увесистые камни и крушил, ломал всё, что встречалось ему на пути.