Жареный плантан

Терренс стиснул пальцами мою ладонь, и я расслабила руку, которую он держал, внезапно осознав, что мы вышли на улицу, где нас может увидеть кто угодно. Правда, мою семью здесь никто не знал, но я все время боялась встретить за ближайшим углом маму или попасться на глаза случайно проходящим мимо подругам бабушки из церкви. Мы с мамой уже несколько месяцев не разговаривали с бабушкой, но если та узнает, что меня видели с парнем, то, отбросив гордость, обязательно позвонит маме на мобильный.

Я притворилась, что хочу потянуться, высвободила руку и сунула в карман пальто.

— Холодно, — объяснила я.

— Ладно. — Терренс кивнул.

Ужасно хотелось снова коснуться его руки. Каждый раз, когда мама замечала, как я смотрю на кого-то из парней, ошивающихся стайками у магазинов, она с растерянностью, почти со страхом в глазах хватала меня за плечи и, сжимая челюсти, подталкивала вперед, словно хотела стукнуть или встряхнуть, — боялась, что желания разрушат мою жизнь, сломают меня, как чуть было не сломали ее. Терренс не околачивался у магазинов, но я сделала с ним такое, чем иногда мечтала заняться с одним из тех бездельников. Ощутив во рту кислый привкус, я глотнула воздуха, пытаясь не растерять чувства греха и любопытства, которые вызывал у меня Терренс. Я знала, что мама быстро вернет меня на путь истинный, если рассказать ей о поцелуе, отрезвит меня, прояснит положение вещей, но сначала всласть накричится — и этот крик расколет задушевное молчание, установившееся между нами. А я не спешила отказываться от тишины.

Но когда в тот день я пришла домой, мама сразу почуяла неладное.

Она сидела в кресле, подчеркивая красной ручкой фрагменты своей диссертации, а свободной рукой потирая левый висок.

— У тебя странный вид, — заметила она.

— Нет, все нормально. — Я развязала шнурки на ботинках и, подойдя к обеденному столу, отодвинула пакеты с едой из ресторана на другую сторону, чтобы выложить учебники. — Как дела?

— Похоже, будто тебя тошнит.

— Я хорошо себя чувствую.

— Ты получила двойку за контрольную по математике?

— Я же сказала: все в порядке.

— Это что, ты повышаешь на меня голос?

— Нет, мама.

Она уставилась на меня, постукивая ручкой по подбородку.

— Случись что-нибудь, ты бы мне рассказала, верно?

— Да, конечно, — ответила я.

— Да, конечно, — повторила она.

Остаток вечера прошел в молчании — пока Брэндон не явился домой на пару с Шейлой. Вскоре он уже швырялся вещами, потому что Шейла переспала с каким-то Тревором, то ли его братом, то ли другом. Она игнорировала его вопросы: «Спала? Спала, да? Говори, стерва, да или нет!» — только постоянно вопила: «Я видела тебя с этой лахудрой, Тессой, мать ее, Миллер!» Оба сходили с ума от страсти, так что я была уверена: они скорее поубивают друг друга, чем разбегутся. Я сомневалась, хочу ли испытывать столь же сильные чувства, возможно ли такое вообще и что для этого требуется. Терренс, проводив меня до автобусной остановки, ничего не сказал на прощание, и я тоже смолчала. Я так и не поняла, помог ли ему поцелуй ответить на вопрос или я еще нужна ему, чтобы предпринять новую попытку. Я даже не знала, хочу ли быть нужной: очень уж было похоже, что меня попросту используют.

Тут Шейла взревела: «Перестань!» Брэндон, видимо, врезал кулаком по стене. Я уже давно бросила попытки сосредоточиться на задании по биологии и теперь только изображала, что делаю уроки, держа в руках ручку.

— Как ты думаешь, она виновата? — сказала вдруг мама. Ее резкий тон испугал меня, и я вздрогнула.

— Что? — переспросила я.

Она подняла глаза от бумаг и уставилась на меня, поджав губы.

— Извини, — поправилась я, — что ты сказала?

— Как ты думаешь, Шейла изменила ему с Тревоном?

— Кажется, его зовут Тревор.

— Неважно. И как ты считаешь?

Я не знала. Вряд ли это имело значение. Не будь Тревора — или Тревона, — подвернулся бы кто-то другой.

— Конечно, — ответила я. — Может быть. Неизвестно.

Мама усмехнулась.

— Ты сегодня какая-то тихая.

— Да нет, какая обычно, — возразила я, пытаясь не выдать голосом волнения и ровно дыша.

— Я ведь все равно узнаю, Кара, — пригрозила мама. — Имей это в виду.

На следующий день мы решили попробовать снова на большой перемене. Обычно лестницу на пятый этаж занимали прогульщики. Терренс поддерживал с ними хорошие отношения, как и с любой другой компанией: единственного на всю школу черного парня поневоле приходится любить. Но в тот день лестница оказалась полностью в нашем распоряжении. Я поинтересовалась, не он ли попросил лоботрясов удалиться, поскольку для успеха ему требовалась приватность.

— Ничего подобного, — ответил Терренс. Впрочем, он бы и не признался. — Кара, я и правда их не просил.