Жареный плантан

— Где тебя носит? Ты понимаешь, что я уже собиралась звонить в полицию? Алло! Я убью тебя, Кара! — От тяжелого маминого дыхания у меня перехватило горло, и руки зачесались нажать на отбой. — Ты не имеешь права позволять себе такие выходки! Когда вернешься, я потребую письменного отчета о том, как ты добыла алкоголь, где шлялась вместо школы и с кем. Мне нужен полный список имен. Ты меня поняла? Даже если ты ходишь в их школу, ты им не ровня. Ты должна быть лучше их, Кара. — В ее голосе слышалась небывалая дрожь, не от гнева и не от расстройства. Маму мучило чувство, которое она всегда умело от меня скрывала: страх. — Ты слышишь меня?

— Слышу, — ответила я.

— Немедленно домой!

5

Я отключилась только после того, как она положила трубку. Поезд остановился на станции «Лоуренс-Уэст». На противоположных путях стоял с открытыми дверями состав, направляющийся на юг. Мальчик в белой рубашке дергал маму за рукав:

— Почему мы так долго не едем?

Я бы успела. Стоило сейчас вскочить и перебежать платформу, и я бы успела запрыгнуть в обратный поезд и поехать назад в центр, домой. Но я не шевелилась, глядя в окно на открытые двери, на пассажиров, набившихся в вагон, раздраженных и нетерпеливых. Я не отрывала от них взгляда, даже когда мой поезд тронулся, отошел от «Лоуренс-Уэст» и покатил к следующей остановке. А я так и сидела, уставившись в ту же точку, где раньше были открытые двери.

Жареный плантан

1

Бабушка звонит нам пятый раз за неделю и бессвязно пересказывает на автоответчик свой сон, в котором видела «пташку». Мама распахивает глаза и посылает меня к ней домой узнать подробности; со снами не шутят. Если человеку приснился кто-то из членов семьи, то он обязан сообщить об этом, иначе навлечет на родственника беду. Но когда я выхожу через турникеты из метро, ноги несут меня в другую сторону, не к бабушкиному дому и даже не в ее квартал. Перспектива выслушивать невнятную болтовню о пророческой силе снов пригвождает меня к Эглингтон-Уэст. Меня завораживает одновременно знакомый и чужой район, в котором я когда-то жила и где не бывала уже два года, с семнадцати лет.

Здесь ничего не изменилось.

Оживленные улицы по-прежнему никогда не отдыхают, никогда не погружаются в тишину. Выхлопные газы полностью вытесняют свежий воздух, из пролетающих мимо машин грохочет регги или сока с такими агрессивными басами, что я ощущаю вибрацию под ногами. Я смотрю строго вперед и быстро миную витрины магазинов, возле которых парни, как обычно, играют в кости и цепляют девчонок, подбираясь и воздерживаясь от улюлюканья только в тех случаях, когда мимо шествуют матери или тетушки из церкви.

Я заворачиваю в кафе, где играет рутс-регги для стариков, беру курицу с рисом по-ямайски и устраиваюсь у окна, разглядывая прохожих и стучащих костяшками домино мужчин, которые сидят на ящиках и смеются над своими тупыми шутками. Может, мимо случайно пройдет Рошель? Я сто лет не разговаривала с подругами детства, но с Рошель мы поддерживали отношения дольше других. Последний раз мы поздравили друг друга с поступлением в университет, с началом новой жизни, а потом уже забывали делиться свежими впечатлениями. Я даже не знаю, живет ли она еще на Хоупвелл-авеню или переехала поближе к кампусу, но от возможности увидеть ее приятно волнуюсь.

Маме я говорю, что у бабушки мне не открыли дверь. Она замечает мне, что после выхода на пенсию ее мать почти всегда дома, потом звонит сама бабушка, уверяя, что никто не приходил, но я все равно продолжаю настаивать на своей лжи. После шестого сообщения бабушки на автоответчике мама снова посылает меня к ней.

2

Когда я училась в начальной школе, по воскресеньям мама отправляла меня к бабушке, чтобы та сводила меня в церковь. Мама с трудом натягивала на меня бархатное или атласное платье и, усаживая на диван, чтобы надеть колготки, говорила:

— Веди себя прилично, тебе понятно?

— Да, мама.

— Яне шучу, Кара. Если бабушка пожалуется, что ты грубишь, я тебя отшлепаю. Ясно?

Я кивала.

— Хорошо. Тогда поцелуй меня.

Мы с мамой тогда обитали на Белгрейвия-авеню, а бабушка жила на соседней Уитмор-авеню, и мы обычно встречались с ней на веранде ее коттеджа в половине восьмого утра. Сдав меня с рук на руки бабушке и едва кивнув ей одновременно и в знак приветствия, и в знак прощания, мама возвращалась домой спать. Она часто говорила, что может полноценно отдохнуть только по воскресеньям; что учеба, работа в офисе и визиты в школу безжалостно съедают ее жизнь, а по вечерам к ней пристаю я, требуя внимания и отбирая остатки сил. Поэтому в воскресенье ей необходимо прийти в себя — еще одна причина, почему я должна слушаться бабушку.