Жареный плантан

Я открыла было рот, чтобы ответить, но вдруг плечи у меня развернулись, я ощутила едкую слюну, наполняющую рот, и поняла, что выгляжу точно так же, как любая женщина из нашей семьи перед громогласной отповедью обидчику. Заявления, сделанные в таком состоянии, всегда обещали неприятности, а мне они были ни к чему. Я молча направилась к выходу. От нападок Аниты я всегда терялась; она умела круто срезать, и ей не было нужды специально имитировать акцент. Мы, остальные, лишь топорно подражали говору родителей или бабушек, но Анита недавно приехала с Ямайки — соревноваться с ней было бессмысленно, тем более что из всех уроженок Канады ямайский акцент мне давался куда хуже, чем остальным.

Мы вышли на школьный двор. С неба повалили белые хлопья, легкие и пушистые; такой снег хорошо лепится и отлично подходит для снеговиков или игры в снежки, но меня не обманешь: так всегда начинается метель. Постепенно.

Все натянули капюшоны поглубже; Рошель и Анита вопили, когда на их выпрямленные волосы опускались влажные хлопья. Из-под капюшонов уже высовывались тугие мелкие кудряшки, ломая шелковистую гладкость, которую локонам придали накануне вечером с помощью плойки. Я провела ладонью по макушке, проверяя свои косички. Они чуть разлохматились, но могло быть и хуже.

Наша школа пряталась в самой глубине района у пересечения Вон-роуд и Оквуд-авеню, где сходились карибские и европейские кварталы. Выйдя со школьного двора, можно было пойти направо в сторону центра и оказаться в Маленькой Италии на Сент-Клэр-Уэст, но мы свернули налево, к Эглингтон-Уэст и Марли — вотчине островитян. Впрочем, куда ни пойди, здесь попадались приметы обеих культур. В окнах коттеджей полоскались яркие флаги карибских стран — красно-желто-зеленые гвианские, черно-желто-зеленые ямайские, — но чуть ли не на каждом крыльце сидели в креслах-качалках итальянские nonnas и nonnos[7], потягивая пиво или апельсиновый лимонад, а на задних дворах рычали их питбули.

— Капюшон все время сдувает, — пожаловалась Джордан, сжимая ворот куртки, чтобы внутрь не залетал снег.

— Зачем тебе вообще капюшон? — бросила Рошель. — Белым цыпочкам не страшно намочить волосы.

Остальные засмеялись, а Джордан показала нам средний палец. Она была мулаткой, дочерью черной гвианки и канадца — причем канадца в седьмом поколении, а не потомка каких-нибудь понаехавших итальянцев, португальцев и прочих. Джордан получилась очень светлой: кожа с легким оттенком молочного шоколада, маленький острый носик, светло-карие глаза, короткие золотисто-каштановые, слегка волнистые волосы. Год назад она попыталась сделать кожу темнее автозагаром, но цвет получился скорее оранжевый. О случившемся Джордан рассказала только мне. То ли потому, что я тогда еще не тусовалась с ними, то ли Джордан сочла, что я не стану болтать об этом всем и каждому, — но остальным она наврала, будто сидит дома из-за простуды.

Ноги уже утопали в снегу по щиколотку, и встречный косой ветер бросал в лицо снежные хлопья, которые лезли в глаза, склеивая ресницы. Спрятав нос в шарф, я с трудом пробиралась вперед. Некоторые мальчишки из нашего класса решили остаться на школьной площадке и поиграть в снежки — их упрямые вопли и хохот не заглушал даже ветер.

— Давайте купим жареной картошки в «Новом Орлеане», — предложила Аишани. — Умираю с голоду.

— На улице есть холодно, — возразила Рошель. — Лучше дойдем до моего дома и закажем пиццу.

— На какие шиши? — поинтересовалась Джордан. — Сколько у тебя есть, доллара два?

— На два доллара больше, чем у тебя. Мама оставила мне деньги на крайний случай. Так что мы в шоколаде.

— Но я хочу картошки, — заупрямилась Аишани.

Насчет кафе меня никто не предупреждал. Я повернулась к подругам, стараясь не высовывать лицо из капюшона — не столько для защиты от ветра, сколько чтобы скрыть панику в глазах.

— Может, все-таки пойдем к Рошель? Вроде мы к ней собирались.

— Если будешь ныть, лучше вернись в школу, — отрезала Анита.

— Мне вообще по барабану, куда идти, — объявила Рошель, — если мы не будем сворачивать с Вон-роуд.

— А что в ней такого особенного? — поддела ее Джордан. — Тебе здесь как медом намазано.

— Просто мне нравится эта улица, — уклончиво ответила Рошель.

— Почему бы это, интересно?

На Вон-роуд находилась старшая школа, а Рошель встречалась с Крисом Ричардсоном, который учился там в десятом классе. Его знали все девчонки и даже их матери. Он постоянно ввязывался в какие-нибудь неприятности: залезал в чужие дворы, малевал на стенах граффити, хамил копам, проверявшим документы у ребят, которые паслись в парке, около «Макдоналдса» или у автобусной остановки. Но еще Крис с готовностью помогал мамашам донести до двери сумки с продуктами, а бабушкам запросто находил свободное местечко в церкви, причем проделывал все это без единого слова, с хитрой улыбкой до ушей, а самым везучим девочкам мог и подмигнуть из-за спины матери.

«Остерегайся таких парней, — предупреждали нас мамы. — От этих живчиков лучше держаться подальше». А моя мама добавляла: «Таким был и твой папаша. И посмотри, где я теперь».