Жаркая луна. Десятый круг ада

Камера была ужасна. Узкая, с влажным цементным полом. Он подумал даже, что это моча, так сильно воняло аммиаком. Но выбора не было, пришлось сесть в уголке, который, как ему показалось, был посуше. Потолок в камере был очень высокий. Окон не было, и только тонкий луч света пробивался через глазок в дверях. Тяжелый полумрак окружал Рамиро, и хотя, когда он спускался вниз, показалось, что в подвале прохладно, он потом сразу почувствовал, как жара стала плотной и липкой. Несмотря на усталость, заснуть будет трудно. Это была вторая ночь напряженного ожидания и постоянной слежки.

Вдруг на него обрушилась мелодия «чамаме»[9]. Похоже, что это радио за стеной, включенное на самую большую мощность. Визжал расстроенный аккордеон, и дуэт пел о любви, затерявшейся среди пальм и песков. Рамиро передернуло — он ненавидел себя за то, что с ним случилось. Он не сумел быть холодным, осторожным. Почему он не смог сдержать себя? Как случилось, что вожделение превратило его в насильника и убийцу? В бешенстве он ударил кулаком по стене и услышал в ответ лишь глухой звук, а костяшки на руке больно заныли. «Да потому что она так красива, черт побери, дьявольски красива!» — выругался он, думая об Арасели. Неужели же такой человек, как он, может сойти с ума из-за девчонки? Но что поделаешь, если эта пигалица — какой-то дьявол во плоти, настоящий Мефистофель, который хочет поломать ему жизнь. Он улыбнулся в темноте, но улыбка была печальной.

Радио, так долго крутившее «чамаме», «Расгидос доблес» и коммерческую трескотню, вдруг замолкло. В наступившей тишине Рамиро почудился тихий стон. Потом радио включили опять, теперь оно надрывалось песенкой Чарли Гарсиа об одиночестве. Он услышал, как грязно выругался заключенный в соседней камере, голос был мерзкий и гнусавый.

В какой-то момент, несмотря на музыку, жару и сырость, он уснул. Разбудил его голос инспектора Альмирона, который он услышал в коридоре.

Рамиро не знал, сколько часов он проспал, но ему казалось, что мало: вокруг него была та же темнота. В камере терялось ощущение времени, он так устал, как будто работал всю ночь. Отчасти так оно и было.

— Что такое? — спросил он.

— Подойдите ближе.

Рамиро встал. Ноги у него затекли, болели кости, он казался себе мокрым, липким, грязным. Было очень жарко. Он подошел к дверям.

— В чем дело?

— Сейчас вас освободят. Но перед этим я хочу вам кое-что сказать.

— Освободят? Вы передумали? Или, может, нашли убийцу?

— Не ерничайте: убийца — вы. Я совершенно не сомневаюсь в этом и, кажется, знаю, почему вы это сделали. — Альмирон засмеялся, открывая дверь камеры. — И даже, признаться, вам завидую. Отчасти.

Рамиро насторожился, вышел и сощурился от света. К такой-то матери, сказал он себе, опять все по новой. Опять этот проклятый страх, который все не отпускает его с тех пор, как началась эта история. На дворе было совсем светло. Он спросил, который час. Альмирон ответил, что уже половина восьмого, и поинтересовался, как он себя чувствует.

— Дерьмово. Еще это проклятое радио всю ночь.

— Что делать, у наших молодцов было много работы.

Рамиро попросился в уборную. Альмирон повел его в самый конец коридора и ждал под дверью, пока Рамиро оправлялся, мыл лицо и руки и приглаживал волосы. Когда он вышел, Альмирон с улыбкой предложил ему сигарету.

— Чему вы смеетесь?

— Вы удивительный человек, доктор.

Он сказал это весело, Рамиро показалось, что, кроме иронии, в его словах звучало искреннее восхищение.

— Почему?

— Вы говорили, ваша мать может засвидетельствовать, что позавчера вы вернулись домой в четыре часа утра, не так ли?

Рамиро напрягся; холодок пробежал по позвоночнику.

— Так и было, — произнес он медленно, осторожно.

— Однако сеньорита Теннембаум утверждает, что в ту ночь, когда было совершено убийство, вы были у нее, в ее постели.

Рамиро открыл рот и застыл. Посмотрел на Альмирона, но не увидел его, чувствуя, что не может произнести ни слова, у него челюсть словно отвалилась.

— Поэтому я и сказал, что завидую вам, че, — развязно и насмешливо произнес Альмирон. — Нет, в самом деле, удивительный тип. Но по мне, ваше положение все так же незавидно.

Он снова помрачнел, и глаза стали как лед.

— Однако… — встрепенулся Рамиро, чувствуя подвох. — Полицейский патруль, который нас остановил, подтвердил, что видел нас с Теннембаумом в три с лишним часа утра.

— Правильно. Но Арасели говорит, что вы вернулись в ее комнату и что вместе с ней видели, как Теннембаум уезжал на «форде» совершенно пьяным. Конечно, мы не верим ни одному ее слову, но это все-таки заявление свидетеля, и оно спасает вас на какое-то время.

— На какое-то время?

— Конечно, — холодно, словно пророча гибель, сказал Альмирон, — потому что я подозреваю, что мы с вами еще увидимся. Выходите.

XIX

В караулке ему вернули его вещи, которые он машинально взял. Уже в дверях он на секунду встретился взглядом с Альмироном. Казалось, что холодные глаза полицейского хотят предупредить его; все еще впереди. Рамиро чуть не сказал ему: хватит, он истощен.