Жаркая луна. Десятый круг ада

Ну почему за ним не идут? Это все происки сукина сына Альмирона. Переход из круга второго в седьмой задерживается. Еще долго ждать, очень долго, потому что он был молод и жил на ничейной земле. Парагвай был ничьей землей, и город Асунсьон, и этот отель, и Чако, и вся Аргентина. Ничья земля: там, где рано еще умирать и поздно уже любить. Вот оно, его наказание.

Не важно, что его пропустят через «машину»… Всех допросов, пыток все равно будет мало. Не будет наказанием ни скандал, ни общественное мнение, озлобление этих тупиц и ничтожеств, которые будут проклинать его до появления другой жареной истории, а потом забудут и совсем переменят тему, отупев от жары. А с осени начнут готовиться к новым жатвам. Потом — сбор хлопка, надежды его земли. А военные все будут оставаться у власти, и такие, как Гамбоа, будут распоряжаться всей страной. Но и этого мало. И ни кровавое озеро Круга седьмого, ни стрелы Кентавра всякий раз, когда захочешь выпрямиться, не будут самым страшным наказанием. Карой будет то, что он еще молод и жив и не сможет ни умереть, ни любить на этой ничейной земле.

Зазвонил телефон, и он вскочил с постели. Наконец-то за ним пришли. Он снял трубку. Это был портье.

— Сеньор, вас спрашивает какая-то сеньорита.

Рамиро сжал трубку, сдерживая дыхание. Он посмотрел в окно, отрицательно качая головой. Потом взглянул на Библию, лежащую на ночном столике, и подумал о Боге. Но Бога у него не было. Его вообще не было. Отныне у него было только воспоминание о горячей луне в Чако, отражавшейся в маленьком кусочке кожи, самой соблазнительной кожи, какую он когда-либо знал.

— Что вы сказали?

— Сеньор, вас спрашивает сеньорита, почти девочка!

Десятый круг ада

Сабине Баутисте и Луису Сепульведе, а также памяти Освальдо Сориано посвящается

Ты пламени жрица, ты лада огня;

Становится пеплом, кто любит тебя;
Любовь, твоя жертва горит, как стерня;
Средь жаркого дня, все живое губя.

Протопресвитер Итский.

Книга о настоящей любви

О, Господи, брат, что бы мы ни сделали, лишь бы спастись от одиночества! В какой бы ад ни спустились, спасаясь от страха!

Хосе Мануэль Фахардо.

Письмо с конца света

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я все время знал: то, что я делаю, ужасно, но продолжал делать. И стоило мне подойти к самому краю ада, как я, подобно шару боулинга, который набирает скорость и силу по мере движения, себя уже не сдерживал. Не важно, сколько кеглей я собью. Главное — катиться.

Человек, которому вот-вот стукнет пятьдесят и который чувствует себя сложившимся в том смысле, что он уже свершил то, что хотел и мог, испытывает нечто среднее между скукой и беспокойством. У этого человека есть два пути: начинать готовиться к старости, удовлетворившись достигнутым, либо пребывать в отчаянии оттого, что чего-то добиться не удалось. С другой стороны, он может израсходовать оставшийся в пороховнице порох по принципу: либо все, либо ничего. Я выбрал последний вариант. Грис меня поддержала. И без всяких оговорок.

Вот что я вам скажу: Ресистенсия — это город, который моя мать называла Пейтон-Плейс, по аналогии с городком в телесериале «Чертов Котел», который пользовался большой популярностью в первые годы черно-белого телевидения. Не знаю, помните ли вы его. Ну так вот, подобно Пейтон-Плейс, Ресистенсия — городок североамериканский, только ошибшийся своим местоположением на картах и окруженный поясом нищеты, с которым североамериканцы сталкиваются на каждом шагу. Здесь никогда ничего не происходит, пока однажды не начнет происходить черт знает что. Жара сводит нас с ума, и это является единственным объяснением того, что происходит, если и когда что-либо вообще происходит. Не знаю, что послужило тому толчком, но однажды вечером (потому что все, что происходит, происходит по вечерам) мы сошли с ума. У тебя кончились деньги или пиво, или тебе до чертиков надоело видеть одну и ту же чепуху по телику, и ты чувствуешь: нужно что-то предпринять. Разбить тарелку, например, швырнуть стул на пол, накричать на соседа, ударить жену, не знаю что, но что-то сделать обязательно надо.