Жаркая вечеринка

Следующим на очереди был наш школьный донжуан — Шубин Генка, который, судя по тому, как он вел себя в кафе и сауне, не изменил своим привычкам соблазнителя, хотя и был уже года три как женат. Он учился в параллельном классе, но сложилось так, что он почти всегда тусовался в нашей компашке. Все мы были сорвиголовами, и в этом смысле Генка нам подходил.

Надо сказать, что для того, чтобы обаять или склонить на путь греха очередную жертву пылкой, романтической страсти, ему достаточно было бросить на незнакомку несколько особо проникновенных и многозначительных взглядов, отпустить пару фривольных замечаний, сделать какой-нибудь набивший оскомину комплимент, давно пополнивший список любовных банальностей, не утруждая себя тонко разработанной стратегией и тактикой. Это было чем-то вроде врожденного таланта, часто вызывавшего нескрываемую зависть и ненависть у других, менее удачливых в деле завоевания женских сердец представителей сильного пола.

И что самое удивительное, он не был писаным красавцем и не обладал шварценеггеровской мускулатурой, но излучал какую-то магическую энергию, которая заставляла сладко сжиматься и трепетать чувствительные девичьи сердца. Конечно, его многочисленные ухаживания не всегда заканчивались постелью, но, как мне казалось, он к этому не очень-то и стремился, его интересовал сам процесс, хотя он и не отличался особой изобретательностью.

Генка работал торговым агентом, ни дня не посвятив своему настоящему призванию — переводчика с французского на русский и с русского на французский. Шубин, насколько я могла судить по нашей последней встрече прошлым летом на пляже, очень даже неплохо лопотал на этом дивном наречии. Он и пошел-то на романо-германский, во-первых, потому что был любимчиком училки по-французскому, а во-вторых, как мне казалось, рассчитывал, что это могло сыграть не последнюю роль при установлении доверительных отношений с прекрасным полом.

Может, и Купцова с пониманием отнеслась к его переводческому таланту?

* * *

Шубин жил в стандартной, снабженной центральным отоплением и мусоропроводом девятиэтажке, которая без особого напряга шесть лет назад вписалась в каменный ландшафт Земляничной улицы.

Почему эта отвечающая твердым требованиям реалистической перспективы постсоциалистического и недокапиталистического градостроительства улица носит такое сентиментально-ягодное название, по сей день оставалось для меня тайной.

Как бы там ни было, около десяти утра моя «девятка», притормозив на въезде во двор, остановилась у вышеозначенного панельного дома.

Из подъезда несло кислятиной, характерной для свежевыпотрошенного или напрочь забытого мусорного отсека. Зажимая нос пальцами, я пешком поднялась на четвертый этаж и, уточнив для себя номер шубинской квартиры, позвонила. Обитая потертой коричневой кожей дверь тут же распахнулась, и на пороге я увидела Генкину «вторую половину».

Приятная молодая женщина с открытым лицом и забранными на затылке в пучок густыми русыми волосами смотрела на меня с некоторым недоумением.

— Маш, привет, — я улыбнулась, — что, не узнаешь?

— Привет, — как-то растерянно произнесла она, — ты к Генке?

— Ты очень догадлива для своих семидесяти пяти! — пошутила я.

— Проходи, только Генка в ванной. — Она посторонилась, и я вошла в небольшую прихожую, стены которой были покрыты изрядно пообтрепавшимися обоями «под кирпичик». — Ген, к тебе пришли! — неожиданно громко крикнула она, едва не прижимаясь лицом к двери в ванную.

— Сейчас иду, — раздался жизнерадостный и чистый Генкин голос.

— Тань, ты присаживайся, — с крестьянской простотой сказала Маша, — это он только говорит: сейчас!

Она укоризненно покачала головой и устроилась на диване, покрытом темно-коричневым ковриком.

— Вот так же и с ремонтом! Скоро да скоро, а воз и ныне там, — в ее голосе звучала досада, хотя мне она показалась слегка наигранной: несмотря на очевидное безразличие к бытовым вопросам, Генка пользовался Машиным благорасположением. В этом она ничем не отличалась от других женщин, по достоинству ценящих природный шарм ее мужа.

Родители Маши, как мне рассказывала Ерикова, были против ее брака с этим, как они его называли, «бабником и лодырем». Ерикова никак не могла взять в толк, почему Машины предки придерживаются о женихе дочери такого мнения. Насчет «бабника» она была согласна, а вот насчет «лодыря» она готова была поспорить.

Может, дома Генка ничего и не делал, но на непростом поприще торгового агента трудился на славу, да и зарабатывал прилично. Маша родом была из Максимовки, одной из многочисленных деревенек, разбросанных по обширной Тарасовской области. Ее довольно зажиточные родители придерживались строгих правил относительно семейных дел и быта.

Естественно, Генка выглядел в их глазах неким прожигателем жизни, не способным организовать семейный очаг и окружить должной заботой их единственную дочь. Они были такими непроходимыми ретроградами, что отказывали Генке даже в таких его несомненных достоинствах, как выносливость и трудолюбие.