Жаркие перегоны

Еще раз мельком глянув на мигавший огонек переговорного устройства, Желнин вышел из кабинета. В приемной он на ходу сказал повернувшейся к нему Татьяне Алексеевне, что поехал обедать и будет через час. Пока шел по прохладному, сумрачному коридору управления, подумал, что не до конца выполнил обещание, данное симпатичной той женщине из Вогольска, — цистерны удалось, продвинуть лишь под Красногорск. Приказать же Степняку двигать их дальше в ущерб и без того сложной поездной обстановке на узле он не мог, не имел права: когда начнут разбираться у начальника дороги с выполнением графика движения поездов (а такие разборы стали систематическими), всплывет, что «Россию» в этот день придержал первый зам, Желнин. И зачем это ему нужно? Как потом объяснять? Что у Вогольского завода горел полугодовой план по наливу, что просить о цистернах приезжала милая шатенка, и он, Желнин, не устоял перед ее чарами, тем более что двадцать девятого числа был день его рождения?! А, бог с ней, с этой женщиной. Завод ее цистерны получит, конечно, только не тогда, когда им этого хочется, а с опозданием. Но, если бы не ночной сбой на Красногорском отделении да не опоздание той же «России», он бы вмешался более решительно. И все бы прошло тихо-мирно, а он не оказался бы перед... как ее?.. да, перед Капитолиной Николаевной болтуном. А так пришлось Степняку сказать, чтобы «Россию» не держали, отправили из Шумково и вообще постарались ввести «двойку» в расписание. Только, пожалуй, раньше надо было это сделать, до селекторного совещания...

Желнин остановился на высоком каменном крыльце управления, пряча глаза от яркого, слепящего солнца. Перед крыльцом полукругом стояли служебные и личные машины, зеленый сквер за ними поник от зноя, слабо шевелил пожухлой листвой деревьев. Заметив хозяина, из ряда машин выскочила малиновая, сверкающая краской и никелированными частями «Волга», мягко и быстро подкатила к крыльцу, встав в послушном и нетерпеливом ожидании.

Желнин сошел с крыльца, погрузил свое рыхловатое тело в податливое сиденье, сказал шоферу — молодому улыбчивому парню, державшему баранку руля сильными загорелыми руками:

— В «Старый замок».

Больше он ничего не говорил всю дорогу, хотя шофер, поругивая пешеходов, явно вовлекал его в разговор, пытаясь, видимо, объяснить себе: почему это Василий Иванович решил нынче обедать в ресторане, а не дома. Впрочем, дома его, кроме пожилой домработницы, никто не ждал...

Выйдя из машины у подъезда лучшего в городе ресторана, Желнин велел шоферу подъехать минут через сорок и вошел в стеклянную, услужливо распахнутую перед ним швейцаром дверь.

В наполовину пустом зале он выбрал дальний стол, сел спиной к входу — не хотел, чтобы кто-нибудь из знакомых видел его, напрашивался в компаньоны. Заказал подошедшей официантке шампанского, фруктов, потом передумал, ощутив голод, попросил принести немного водки, жареного мяса и минеральной воды. Говорил все это в стол, не поднимая головы, смотрел на фартук официантки, на мясистые ее руки с подрагивающим обтерханным блокнотом. Официантка переспросила, сколько именно водки, ушла. А Желнин отдался невеселым своим мыслям, которые в праздничный для него день явились густой толпой — непрошеные и навязчивые... Странно, но никто на работе не вспомнил о том, что нынче у него день рождения. Это задевало. Конечно, дата не круглая, и заикнись кто-нибудь о его дне рождения, он бы отмахнулся и не терзался теперь. Но никто не вспомнил, все словно воды в рот набрали, даже верная его секретарша, Татьяна Алексеевна, которой он сделал много добра. Напоминать же о дне своего рождения неприлично, это походило бы на подсказку каким-то образом отметить его...

Желнин до сих пор не мог забыть чувства досады и неловкости, испытанного в ту пору, когда, будучи еще начальником Рудненского отделения дороги, на другой день после своего тридцатипятилетия с обидой сказал кому-то из своих подчиненных, что, мол, уборщицам и то дни рождения отмечают, а ему, НОДу, даже открытку на стол не положили. Сказал и забыл. А к вечеру, смущенные и, очевидно, убегавшиеся за день, явились в его кабинет две активистки из месткома — председатель, сухая, желчная женщина в очках, и казначей — с насмешливыми бегающими глазами. Предместкома виноватым голосом стала поздравлять его со вчерашним днем рождения, а ее помощница, не пряча насмешки, прочитала по бумажке какие-то дикие стихи о долголетии начальника и связанном с этим благополучии всего отделения. Потом они сунули ему что-то, завернутое в гремящую магазинную бумагу, и торопливо ушли. Желнин, красный от стыда, стал разворачивать бумагу, под которой оказался деревянный хищник — то ли орел, то ли коршун. Птица эта с кривым клювом и свирепыми глазами с ненавистью уставилась на своего обладателя, и Желнин поскорее сунул ее в самый нижний ящик письменного стола. Позже он размышлял: что же значит этот подарок? Какой смысл был в этой злобной птице, пристальный взгляд которой он все время чувствовал даже сквозь толщу стола?