Жаркий сезон

И Гарри, который входит и смотрит на нее сверху вниз, говорит «Привет» и берет ее за руку. Полина глядит на него, и ей нечего ему сказать. Как будто она путешествовала так долго и так далеко, что разучилась говорить на одном с ним языке.

Сегодня, майским утром в «Далях», Полина получает письмо от Гарри. Он пишет примерно раз в год, иногда чаще, иногда реже. Она стоит у почтового фургона на проселке перед коттеджем и забирает письма у почтальона, который сидит за рулем, не выключая двигатель, и, как всегда, сообщает прогноз погоды на неделю. Сегодня, в пятницу, немного покапает, но к выходным прояснится. Она разбирает письма: эти Морису и Терезе, эти ей — и видит калифорнийскую марку на авиаконверте. Значит, от Гарри. Полина кладет свои письма в карман, остальные заносит в ту часть дома, где Тереза и Морис сидят за завтраком. Пересказывает им прогноз погоды.

— Отлично, — говорит Морис. — Значит, в замок Брэдли?

— Можешь не ехать, если не хочешь, мам, — говорит Тереза.

— Ничего подобного, — возражает Морис. — Полина нам нужна, и ей понравится.

— Вы тиран, Морис, — отвечает Полина. — И я решу ближе к делу.

— Конечно, — говорит Морис, направляясь к лестнице. — Совершенно правильно. Но хотя бы пообедайте с нами в субботу. К тому времени мы успеем друг другу до смерти надоесть.

В «Далях» заведено, что две семьи живут до определенной степени автономно. Разумеется, все постоянно ходят из одной части дома в другую, но вечера Полина проводит одна. Это негласная договоренность — тесное соседство можно выдержать, только если уважать право других на уединение и личную жизнь. Однако по такой же неписаной договоренности вечером в субботу все едят вместе. Иногда на Полину находит стих что-нибудь приготовить, иногда она ходит в гости к Терезе и Морису.

— Спасибо, — говорит она. — С удовольствием.

Морис уже на середине лестницы.

— Тереза, ты не могла бы через часок принести мне чашечку кофе?

Тереза кивает.

Морис уходит в кабинет.

Он никогда не скажет «милая» или «дорогая». Только «Тереза». Впрочем, это ничего не значит, убеждает себя Полина. Ровным счетом ничего. Гарри так и сыпал ласковыми прозвищами: «любовь моя», «солнышко», «малыш».

— Мы с пяти на ногах, — объясняет Тереза. — Люк завел привычку вставать с птицами. Теперь, конечно, спит сном праведника. Я и не знала, что в деревне так шумно. Мы ведь не жили тут весной.

— Было хуже, когда у Чонди на большом поле ягнились овцы, — сообщает Полина. — Он уже некоторое время как с ними завязал. Наверное, спрос на баранину упал.

— Морис говорит, что за тишиной и покоем надо ехать назад в Кемден. Шутит, конечно.

— Морис, учитывая его теперешнюю сферу интересов, лучше других знает, что культ сельской неги — миф.

Полина вынуждена признать, что тут Морис прав. По весне треск газовых пушек, которым фермеры отпугивают птиц, будил женщину на заре и не давал ей расслабляться во время работы. Май — июнь относительно мирные, если не считать гомона птиц в разгар брачного сезона. А вот с середины июля начинается веселая жизнь. Вся округа наполняется ревом техники: ритмичным стуком сенокосилок, тяжелым гулом исполинских хлебоуборочных комбайнов, рычанием суетящихся на подхвате тракторов. По крайней мере, местность уже не пылает кострами — сжигать солому запрещено законом, — так что в августе — сентябре тут можно дышать. Однако деревенская тишина — типичная городская легенда. Смешно ждать тишины. Сельское хозяйство — индустрия. Если живешь в индустриальном районе — тем более по собственному выбору, — то уж терпи.

Тереза зевает:

— Пойду, наверное, вздремну, пока Люк не проснулся.

— Иди, конечно.

Полина уже направляется к двери, ее голова занята собственными планами на день. Сделать несколько телефонных звонков. Рукопись.

В кабинете она кладет письма на стол и оставляет их там лежать, поскольку убедилась, что ничего срочного нет. Смотрит на поле, и тут же на фоне зелени возникает зевающее лицо Терезы: здоровая розовая полость в обрамлении ровных белых зубов. У Терезы хорошие зубы, поскольку Полина всегда следила за правильным питанием. Думая об этом, она вспоминает другую Терезу, с короткой стрижкой и детским щербатым ртом, и других Терез — целую череду. В голове у Полины существует не одна Тереза, но последовательность ее преображений. А во сне она всегда видит Терезу маленькой — четырех-, шести-, девятилетней — и ничуть не удивляется. Принимает эти реинкарнации без вопросов и целиком уходит в сонную реальность материнских тревог или раздражения. Утром в первые секунды она чувствует легкую растерянность от того, что видит взрослую и чужую Терезу, одновременно и до мелочей знакомую, и в каком-то более глубоком смысле неведомую. Тереза — человек, которого Полина знает и лучше, и хуже всех: глубина незнания обусловлена самой интенсивностью знания.